Каркассон, 1360 год
Женщина улыбнулась, и сейчас, как и всегда, улыбка эта опалила его жаром соблазна, так что тело заныло от сладкой истомы.
Улыбнувшись в ответ, мужчина потянулся, чтобы коснуться роскошных темных волос, еще более темных на девственной белизне ее холстяной рубашки — девственной, несмотря на выдававшийся вперед живот.
— Тебя все красит, Изольда, абсолютно все.
Женщина снисходительно приняла комплимент; она была уже увлечена новым занятием, скатывая жир, капающий с сальной свечи, в маленькие мягкие шарики. Пальцы у нее были тонкие и белые, с длинными ногтями. Мужчина почувствовал, как в паху у него разливается тепло. Сколько раз эти ноготки царапали его спину в конвульсиях страсти, сколько раз эти зубки впивались в его плечо в неистовстве совокупления…
Он отвернулся и большими шагами подошел к узкому окну-бойнице, пробитому в башне каркассонской крепости-монастыря. Ничего не было видно: только черная полоска ночного неба да одинокая звезда. Тишина бастиона была настолько глубокой и завораживающей, что отчетливо были слышны потрескивание дров в камине и плеск вина, наливаемого из кувшина в чаши. Последний звук заставил его насторожиться, но он все еще не оборачиваясь, глядел в окно, пока она, подождав минуту или две, не заговорила первой:
— Иди, выпей со мной, Джон. Ты какой-то странный сегодня вечером. А ведь мы не виделись уже несколько месяцев.
Голос у нее был притворно-сладок, и он почувствовал, как к горлу подступает комок.
— Да, зато это свидание нам организовал сам дьявол, — сказал он и, наконец, повернулся к ней лицом. На столе возвышались два оловянных кубка. Один она придерживала рукой, откинувшись на стуле. Полный чувственности рот мужчины изогнулся в улыбке, но голубые глаза остались непроницаемыми. Свет свечей выхватил из темноты его золотоволосую голову, когда он наклонился, чтобы поцеловать ее раскрытые для поцелуя губы. Каким же свободным и невинным был этот поцелуй!
— У меня для тебя подарок, — сказал он, медленно выпрямляясь.
Глаза ее сверкнули в привычном предвкушении.
— Что именно?
— Подарок на крестины нашего младенца, — отвечал он. — Еще до рассвета я уезжаю в Бургундию — на войну. Пока я смогу тебя вновь увидеть, ты уже разрешишься от бремени и успеешь окрестить ребенка.
Он указал на кожаный мешочек, брошенный на скамью-ларь у камина.
— Открой и посмотри.
Она неторопливо прошла к камину и нагнулась над подарком — в тот же момент он быстро поменял местами оловянные кубки.
— Боже, как это прекрасно! — она вынула из сумки золотую двуручную чашу, усыпанную изумрудами и рубинами.
— Загляни внутрь, — сказал он мягко.
Она медленно вытянула нитку сверкающих сапфиров размером с яйцо малиновки.
— Ах, Джон, ты все такой же! — она взглянула на него с прежней лучезарной улыбкой, и в глазах Изольды ему не удалось отыскать хоть каплю сожаления; если оно и было, то исчезло прежде, чем она посмотрела на него.
— Теперь выпьем, — сказал он. — За здравие младенца!
Он поднял свой кубок, она взяла свой — точнее тот, который считала своим, — и поднесла его к губам.
— За любовь, Джон!
— За любовь! — сказал он и выпил.
Подождав, пока он выпьет, она осушила кубок и нырнула в его объятия — такая теплая и преданная… такая вероломная!
Даже сейчас, когда в лоне прижавшейся к нему женщины он ощущал недовольно зашевелившегося ребенка, а ее живот давил на него, страсть пробудилась в нем.
— Зачем ты надел кольчугу? — спросила она вдруг, запустив под его плащ руку. — Это неподходящее облачение для любовной встречи.
— На дорогах очень опасно, — сказал он, обводя пальцем изгиб ее рта. — Разбойники в здешних краях расплодились сверх всякой меры.
Он привлек ее к себе и, поцеловав, ощутил на губах терпкий привкус вина.
И тут раздался звук, которого он давно ждал: в большом дворе его герольд трубил в рожок, призывая к оружию. Его люди были готовы и тоже ждали этого сигнала. Нападавшие едва ли могли знать о том, что предсмертные слова их лазутчика, вырванные при пытке, позволили предполагаемой жертве приготовиться к обороне.
Женщина резко обернулась на звук рожка.
— Что это?
В тот момент послышались торопливые, шаркающие по каменной галерее шаги, и тяжелая дубовая дверь со скрипом распахнулась.
— Мадам, нас предали!
Перед ними в дверном проеме слегка покачиваясь и держась рукой за грудь, из которой торчала рукоятка кинжала, стоял монах-францисканец. Странно, но крови не было. Не успели они об этом подумать, как он рухнул, и по каменному полу растеклась темная липкая лужица.
— Что происходит? — женщина схватилась за горло, в ужасе глядя на любовника: до нее начал доходить смысл происходящего. — Что ты сделал?
— То, что ты собиралась сделать с нами, — ответил он голосом ровным и скучным, глядя ей прямо в глаза.
И тут же, молниеносно обернувшись, выхватил из-за пояса кинжал. Тонкое лезвие, сверкнув по рукоять, вонзилось в грудь вооруженного воина, перепрыгивавшего через труп мертвого монаха. Другой обоюдоострый кинжал со звоном покатился по каменным плитам пола.
Женщина издала короткий сдавленный вопль и теперь уже обеими руками ухватилась за горло; ее глаза наполнились ужасом.
