Михаил Шапиро
КАКАО-КОКА
Михаил Шапиро относится к редкому, уже почти исчезнувшему типу романтика-одиночки. Таков он в жизни, таковы герои его книг. Во время второй мировой войны он ушел на фронт не только добровольно, но противозаконно, так как к тому времени не достиг еще призывного возраста. Он воевал на Балтийском море, на катерах-торпедоносцах, дослужился до офицерского чина, до орденов и медалей, которые Родина сочла недостаточной наградой для него, и поэтому вскоре после Победы присовокупила к ним еще одну - несколько лет ГУЛАГа. С его максимализмом и обостренным чувством справедливости он так и не смог забыть подобной вот "благодарности", хотя и до сих пор разделяет понятия "родная страна" и "чиновники родной страны". Его оголтелый антикоммунизм был и есть результат не только печального личного опыта и негативных эмоциональных всплесков, но и следствие большой аналитической работы, чтения запрещенных в то время книг, встреч с иностранцами - все это невзирая на дотошность роящихся вокруг каких-то там агентов. Нежелание прощать и приспосабливаться - вот основные отличительные признаки Михаила Шапиро его московского периода жизни. Будучи блестящим инженером, легко написавшим кандидатскую диссертацию, он категорически отказался пополнить собой партийные ряды, что в его случае ставило крест на научной карьере. В 70-е годы, работая в одном из московских НИИ (который он называл "филькинмаш"), он со злым удовольствием рисовал дома стенные газеты с остроумнейшими карикатурами на все институт-ское начальство, включая парт-, проф- и прочих оргов, вывешивая потом эти газеты у себя на работе на самых видных местах. Но, тем не менее, а может быть, именно поэтому, когда в 1978 году он уезжал в США, коллеги провожали его с большим сожалением. Мы уже привыкли с равнодушием относиться к невеселому парадоксу, когда человек из России - в данном случае Михаил Шапиро находит счастье, благополучие, справедливое к себе отношение и благодарность за свое прошлое в чужой стране. Он продолжил заниматься своей профессией в Нью-Йорке, где сметливые американцы быстренько скумекали и по достоинству оценили инженерный талант и категорически не хотели отпускать его на пенсию, приводя универсальный - по их мнению - аргумент: баснословную прибавку к зарплате. Но Шапиро, в котором чувство личной свободы, безусловно, является доминирующим абсолютом, ответил отказом и перебрался именно туда, куда его уже давненько тянуло. Теперь он живет в маленьком городке Порт-Ричи (штат Флорида). Прош-лым летом я гостил у него. У него морщинистая загорелая кожа, он курит невкусные легкие сигарки (я пробовал) и пьет вкуснейшее вино собственного изобретения и приготовления (я пробовал тоже). Он бесконечно путешест-вует и пишет книги на своем родном языке. К настоящему времени написаны и изданы в США три книги - "Запах солнца", "Динамическое равновесие", "Какао-Кока", фрагменты которой публикуются в этом номере "НЮ". Все они относятся к жанру приключенческого авантюрного романа, но их ценная особенность заключается в том, что все без исключения события в них реально пережиты самим автором. Он пишет картины маслом. Он держит у себя дома экзотических ласковых животных, которые издают странные радостные звуки, когда он приближается к ним. Он вовсю ухлестывает за местными дамами и может с готовностью подраться из-за всякой двусмысленности, подрывающей - по его мнению - авторитет любой из них. Он состоит в любезной переписке с американскими ветеранскими организациями. Он потешно рассказывает русские скабрезные анекдоты. И знает, что добился в этой жизни всего, чего хотел. И когда я спро-сил его, а не скучает ли он по дому, он отрицательно покрутил головой, но сигарка в его тонких пальцах вдруг преда-тельски вздрогнула, оставив в воздухе затейливый завиток пахучего дыма. Евгений ЛАПУТИН. l Из каждого путешествия в тропики я привозил домой косточки и семена понравившихся мне растений. Я высаживал их в горшки с богатой черной землей; приблизительно половина из них прорастала и четверть - переживала пересадку во флоридский грунт. Буйно росло роскошное дерево с Эспаньолы - у него были большие мягкие зеленые листья с красной окантовкой. Устремилось вверх гинко с этого же острова, дерево - живое ископаемое, его современники образовали пласты каменного угля, а оно - выжило. Плодоносили гуавы; Чили было представлено колючим деревом с микроскопическими листочками; Аргентина - деревом с крупными редкими розовыми цветами. Олива и хурма из Израиля чувствовали себя плохо во влажном флоридском климате. Были у меня и традиционные флоридские цитрусовые, манго, ананасы, авокадо, локвисты и папайя. Участок вокруг дома был опоясан по периметру живой изгородью из лимонов, покрытых большими колючками, олеандров и кустов лигаструма. Я следовал мудрой англий-ской пословице: "Хорошие живые изгороди делают хороших соседей". Я считал свое решение в отношении живых изгородей мудрым, так как на подъезде к моему дому иногда ночевали большие, сверкающие никелем американские машины. В доме был гараж на один автомобиль, и в нем законно жила моя "японка", а дорогой престижный мастодонт, пожирающий неимоверное количество бензина на сделанную милю, оставался на ночь под живой аркой бугенвиллей, перекрывающей подъезд к гаражу. Мои соседи - в подавляющем числе итальянцы с севера - ретиво посещают мессы, не пропускают ни одной воскресной службы, но это почему-то не мешает им оставаться мелочными, завистливыми людьми с неисчерпаемым запасом ненависти. Они осуждают мой образ жизни не только из-за ночующих машин, но и потому, что я отверг общепринятый стандарт и не растил травяную лужайку, а превратил небольшой участок в цветущий сад. Они презрительно называют мой сад "джунглями", не сознавая, что делают мне комплимент: моя цель достигнута - дом утопает в буйной зелени. Они даже жаловались куда-то, и меня посетила женщина в непонятной форме, не то - рейнджер из департамента парков, не то - полицейский, на ней была уйма эмблем, и я не успел прочесть их. Мы поговорили. Она напомнила мне, что перед домом живые изгороди не должны превышать пяти футов, а на заднем дворе высота не ограничена. Я поинтересовался, чем вызваны такие ограничения, и она вежливо объяснила: более высокие изгороди будут закрывать обзор машинам, выезжающим из гаражей на улицу. Это было разумно, и я стал поддерживать требуемую высоту, регулярно подстригая кусты. Итальянские соседи не успокоились: на этот раз их волновало, почему я держу не кошку или собаку, как это делают они, а зверя коати. Они снова жаловались куда-то, и меня снова посещал человек в униформе, на этот раз мужчина, который благодушно научил меня, как получить официальное разрешение на содержание животного, и я получил такую бумагу от департамента "Охоты и пресноводного рыболовства". Мое сопротивление разъярило соседей еще больше: дамы при встрече со мной поджимали губы, а мужчины устремляли взгляд в пространство, чтобы не здороваться со мной. Конфликт из-за ничего - ночующая перед домом машина, сад вместо лужайки и чудный зверек коати вместо собаки. Откуда этот запас ненависти у людей, регулярно посещающих церковь? Я уверен, что пастор учит их обратному. Они грешили всю свою жизнь и просили Бога простить им грехи; теперь, в последние годы жизни, у них появилась возможность жить праведно, им предоставился "второй шанс", чтобы попасть на том свете туда, куда мечтают. Бог прощал их всю жизнь, он тем более простит сейчас, если увидит истинное раскаяние. Используйте эту возможность! Вам до могилы пара шагов осталась, не упускайте случая! Не тут-то было, они ненавидят. Откуда берется эта ненависть?! Никто не может понять мотивы, руководящие людьми, их логику. Чужая душа - потемки, так было, так остается, несмотря на все религии на свете. Я хочу мира в душе и успокаиваю себя тем, что на каждого злопыхателя приходится по меньшей мере один Джон и одна Мэйбл. В который раз подтвердилось мое жизненное правило: нельзя любить всех, это нормально - иметь друзей и врагов, в жизни необходимо поддерживать динамическое равновесие. Живые изгороди буйно рвались вверх - надо будет снова укрощать их. Под кухонным окном я сложил поленницу дров для камина. В этом году в природе все пошло наоборот: в конце марта налетел шторм, хотя по флоридскому расписанию он имеет право появляться только между июлем и ноябрем. Стомильный ветер дул под прямым углом к линии берега и натворил много бед. Он развил высокую приливную волну, подняв уровень воды на несколько футов, и затопил плоскую, как тарелка, прибрежную Флориду на большом протяжении - сотни домов оказались под водой. Он ломал вековые деревья, срывал крыши и валил телефонные столбы, как спички. Возле здания почты он сломал старую тую. Я проезжал мимо, увидел поверженного великана с расщепленным стволом и притормозил. Казалось невероятным, как это ветер, даже со скоростью около ста миль в час, может переломить ствол метрового диаметра. Наружные слои древесины были светлого цвета, а сердцевина темно-коричневой. Случилось так, что на следующий день мне надо было поехать на почту, и я увидел, как городские рабочие распиливали великана моторными цепными пилами. Я остановил машину и нагрузил ее чурбаками; рабочие одобрили мои действия - им меньше останется грузить - и сказали, чтобы я приезжал еще. Я так и сделал, совершив три рейса и обеспечив себя дровами для камина. Эта будничная операция имела совершенно неожиданный эффект: когда я открывал окно, весь дом наполнялся сильным хвойным ароматом, который подавлял все остальные запахи. Солнце садилось, и я открыл окно в кухне - дыхание столетнего великана ворвалось в дом, хвойный аромат разлился по комнатам: плотный, свежий, чуть горьковатый; дерево продолжало дышать три месяца спустя после своей смерти. Багровый закат залил добрую четверть неба. Он полыхал. Птицы развили хлопотливую деятельность перед сном: перелетали с дерева на дерево, громко разговаривали, и маленькая колибри зависала в воздухе, как вертолет, поворачивая голову и посматривая на меня.
