Иван Франко
«Как русин по тому свету слонялся»
Іван Франко
«Jak Rusin tłukł się po tamtym świecie»
«Як русин товкся по тім світі» (1887)
I
Русин[1] умер. О сем не было никакого сомнения. Секция его тела, совершенная тремя врачами, выявила даже причины, по которым он был должен умереть. Причины были очень глубоки и высказаны очень учеными терминами; в протоколе не утаено даже, что секции совершили те самые три врача, что при жизни лечили его, пускали ему кровь, вырывали зубы и вырезали всякие вредные наросты, пока не умер.
Умер наконец, и его похоронили.
Как известно, русская душа не сразу по смерти летит на тот свет, но еще какое-то время летает по тем местам, где покоится тело. Может, это первая кара за ее жизненные грехи — присматриваться невидимо к тому, что с ее телом и памятью делают по смерти. Так оно или нет, достаточно, что душа нашего русина приняла это очень чувствительно. Когда сошлись врачи, чтобы кроить и кромсать ее тело, она в виде мухи сидела на большом черном гвозде, которым были прибиты к кресту ноги деревянного Христа, что стоял у изголовья катафалка. Сидела и слышала разговор эскулапов, не умея однако никаким способом обнаружить своего осуждения о нем.
— Крепкий был парень, — сказал один врач, — взгляните, коллега, какие у него кости, какие мышцы, какая грудь, как у Геркулеса! Я и не думал, что так быстро победим его своими лекарствами.
— Не говорите, коллега, — быстро! Вспомните лучше, сколько мы с ним намучились. Мне удивительно лишь, как много он выдержал и жил… Коли б не уважаемый наш протомедик, то кто знает, не жил бы еще до сих пор.
— И наверняка жил бы, — молвил степенно третий врач, которого те два звали протомедиком. — Коллеги, несмотря на всю свою ученость, не узнали того, где его самая слабая сторона, и задавали ему лекарства не такие, каких было надо, чтобы полностью извести его жизненные силы.
— Но, уважаемый коллега, — вскрикнули в один голос оба первые, — ведь нам кажется…
— Только погодите минутку, коллеги, — молвил степенно протомедик, — сейчас растолкую вам сие. Коллега по правую руку понял свою задачу очень примитивно и лечил его только от Vim numericam[2] через пускание крови, насильное вычищение и т. д.
— Кажется, однако, что последствия… — перебил несмело врач по правую руку.
— Последствия, разумеется, были, но не такие быстрые, не такие стойкие, как бы можно было надеяться, — сказал протомедик. — А коллега по левую руку даже и настолько не понял своей задачи.
— Как это? — вскрикнул врач по левую руку. — Разве ж я излечил его Rabies hajdamacka[3]…
— То-то и оно, та ваша несчастная Rabies hajdamacka! А знаете, коллега, что же этиологическое и терапевтическое понятие этой болезни включает определенную неровность и бессистемность поведения. Вяжете больного и одновременно даете ему есть. Прижигаете его раны и одновременно выводите из обморока и приводите в сознание. Даете ему рвотного и одновременно возбуждаете его аппетит. Пускаете ему кровь и одновременно очищаете ее. А главная ваша вина — деятельность в противоречии с соседом.
— Ну, ну, не знаю, поскольку коллега протомедик… — начал как-то понемногу, будто иронично, врач по левую руку.
— Знаю, знаю, что коллега хочет сказать, — живо перебил его тот, — и сейчас объясню вам свой метод и свое поведение. Я вступил на физиологический терн, подготовленный вами, — не перечу сему, но я приложил метод более совершенный и успешный, потому что обратил главную операцию не против тела, а против души. Его Vis numerica, которую подкапывал коллега по правую руку, пригодилась мне против самого коллеги. Его Rabiem hajdamacicam обернул я в соответствующий миг против коллеги по левую руку. Ни одна, ни вторая не вредила мне ни крошечки. Зато я главной основой его жизни признал Independentiam summi positam, называемую также Mania autonomica[4], и против той чисто психической болезни обратил я весь аппарат также психических способов, пока его душа не потеряла веры в свое собственное существование и наконец-таки не покинула сих гигантских телес.
Бедная душа слышала те слова, понимала их, но не могла ответить ничего. Только затрепетала радужными крылышками, но высший приговор не позволял ей улететь — вынуждена была слушать дальнейшие разговоры врачей, пришлось всматриваться, как их ножи погружались в ее тело, пилили ее кости, как их окровавленные руки вырывали из груди ее сердце и разрезали его на четыре части, чтобы познать его строение, и как их пальцы выцарапывали мозг из ее черепа и увязали в его извилинах.
Наконец прошло ее время, и она улетела на тот свет, напоенная горьким ядом, ибо никто не вспомнил о ней добрым словом, никто — казалось — даже не заметил, что посреди живых не стало одного, и то не самого худшего да и не последнего среди всех. Вороша целый ад боли и сожаления, полетела душа обычной солнечной тропой, но быстро с нее сбилась. Была эта душа очень грешна, так и очевидное дело, что блудная тропа завела ее прямо в ад.
II
Пришел русин к адским воротам и даже стучать не понадобилось. Ад, как известно, всегда стоит отворен и ворота имеет широкие, а в воротах все толпа и давка, так что никто и не заметил, как наш русин вместе с другими грешниками вошел в середину той «юдоли», полной «огней неугасимых» и «червяков неусыпных».
