Эвальд Васильевич Ильенков
К беседе об эстетическом воспитании
К беседе об эстетическом воспитании
Москва
Наука
1974
К беседе об эстетическом воспитании 15.01.1974
1. Коротко повторю. Эстетическое воспитание связано прежде всего с развитием способности воображения, понимаемого не как способность выдумывать то, чего нет, а как способность (умение) видеть то, что есть, то, что находится перед глазами. А это — умение не врожденное, а благоприобретаемое, умение, имеющее свои уровни развития. При этом способность видеть то, что есть на самом деле, встречается ничуть не чаще, чем способность тонко и глубоко мыслить. Как говорил Гете, — цитирую — «Что труднее всего на свете? — Видеть своими глазами то, что лежит перед ними».
Человек, лишенный воображения, — точнее с неразвитым воображением, — видит в окружающем мире лишь то, что он уже заранее знает, — то, что словесно зафиксировано в его сознании, в его психике.
Ведь очень часто та реальная конкретная ситуация, с которой человек сталкивается, оказывается для него не предметом внимательного рассматривания, а всего лишь внешним поводом, который включает в его сознании уже готовые — словесно-зафиксированные стереотипы, словесные штампы. Поэтому и словесный отчет такого человека о том, что он увидел, и неинтересно слушать, — он просто повторяет то, что мы уже тысячи раз слышали, — нового он вам ничего не сообщит. Хотя на самом-то деле он может быть был свидетелем очень содержательного и оригинального события. При такого говорят: он глядел, но не видел. А это и значит, что в данном случае недоразвита способность воображения.
2. В одной из своих записей поэт Б. Пастернак сформулировал на первый взгляд очень неожиданное, но на деле очень глубокое наблюдение: «тиран, то есть человек, лишенный воображения». Здесь имелся в виду, конечно, не только «тиран» в прямом, в политическом смысле, в смысле деспота-правителя хотя это и к нему тоже [91] относится). Тираном можно быть и в семье, по отношению к животным, и даже по отношению к так называемой «мертвой природе» — к лесу, к воде, к полезным ископаемым.
Важно то, что тиран во всех случаях старается навязать окружающему миру свою корыстно-эгоистическую волю. И это чаще всего происходит вовсе не со злого умысла, а просто оттого, что такой персонаж не в состоянии «поставить себя на место другого» — представить себе реальные последствия своего активного вмешательства в ход вещей. Он потому-то и ломится через действительность на манер бульдозера, до тех пор, пока не упрется в неодолимое для него сопротивление и не сломит себе шею.
3. Способность воображения поэтому и можно определить как способность видеть вещи глазами другого человека (реально, конечно, в него вовсе не превращаясь), глазами всех других людей, глазами человечества, и видеть не с точки зрения моих индивидуальных интересов, желаний и потребностей, а с точки зрения перспективных интересов «рода» человеческого.
Вот с этой-то стороны эстетически развитая способность воображения как раз и связана с тем самым таинственным чувством красоты, которое всегда доставляло столько хлопот теоретической эстетике и философии. Но разгадка тут все же есть.
Уже Кант понял чувство красоты как своеобразное чувство согласия деталей — с целым и, в конце концов, с высшей целью развития человечества, человеческой культуры. Формально он определил красоту как ощущение целесообразности без понятия о какой-либо определенной цели, то есть как ощущение целесообразности вообще — высшей целесообразности.
Развивая рациональное зерно этого понимания, Маркс уже более определенно сформулировал секрет чувства красоты, показав, что это чувство возникает на основе специально-человеческого отношения к внешнему миру и веществу природы. В своих «Философско-экономических рукописях» он заявил:
«Животное формирует вещество внешней природы сообразно мере и потребности того биологического вида, к которому оно принадлежит. Человек же формирует природу свободно, то есть не будучи связан [92] заранее своей биологически-физиологической организацией, а в каждом случае умеет применить к каждому предмету соответствующую этому предмету меру, действуя в согласии с собственной формой и мерей любого другого предмета. Поэтому он и формирует природу также и по закону красоты»[1].
Это место, безусловно, ключевое и к проблеме красоты, и к проблеме сущности «эстетического воспитания». Действительно, чувство красоты связано со специфически-человеческим умением к каждому предмету подходить не с заранее выставленными схемами, а с развитым умением каждый раз считаться с собственным характером (с формой и мерой) материала работы, а он каждый раз новый, каждый раз своеобразный, каждый раз неповторимый.
Чувство красоты вступает тут как один из важнейших психических механизмов, характерных для подлинно человеческой жизнедеятельности, в какой бы особой сфере эта жизнедеятельность ни осуществлялась, — критерием человечности отношения индивида к предмету, будь то в математике или в политике, в промышленности или в быту.
В заключение могу привести одно очень серьезное и глубокое определение сущности природы эстетического воспитания:
