АЗЫ КОКЕТСТВА, или право первой ночи
Прежде всего, я должен предупредить читателя, что перед ним не записки пушкиниста — любителя, не записки пушкиниста — профессионала, это наблюдения драматурга, перед которым стояла задача расставить действующих лиц этой истории в правильных позициях. Исследователь — пушкинист, впрочем, также как и любитель, только с другой степенью подготовки, выдвигает свою версию и все силы бросает на ее доказательство, он отвечает на вопрос, что произошло, но часто не затрудняет себя вопросом: «Как это произошло?». Для него это «как?» не важно, а для драматурга, который облекает историю в ситуации и диалоги, «как?» становится первостепенным.
Замечание второе: никто и никогда не будет знать всей правды той осени и зимы, ставших последними для Пушкина. Все догадки и версии построены на косвенных доказательствах. Я изучил этих версий множество, от вполне стройных до шизофренического бреда[1], и могу поручиться, что даже в самых стройных и выверенных построениях есть свои психологические и логические неувязки, и серьезные противоречия, а то и фальшивые натяжки и стыдливые умолчания. Все версии строятся на воспоминаниях и письмах современников, но невозможно зачастую знать, когда человек говорит правду и говорит ли он ее вообще, забыл он что — то или перепутал, сознательно или бессознательно. Одно и то же вранье может иметь разную психологическую мотивацию. Женщина может признаться в своей измене и сказать правду, также как и признаться в том же самом и соврать, только для того, чтобы больнее ранить мужа. Чем дальше мы отходим от той истории, тем труднее людям понять психологические мотивировки каждого поступка. Возможно, вышеизложенное в этом пункте относится и к автору. Повторю: правды нам не узнать никогда и, может быть, слава Богу.
И третье: не было за все время прошедшей истории политической группы (партии), которая бы не присваивала себе Пушкина. Еще во времена Пушкина свет и общество делились на «партии». Партийность изобрели не большевики. Пушкин не был партийным, он часто играл по своим правилам, часто говорил то, что думал, а писал то, что думал, еще чаще. Но далеко не всегда. И автор, в свою очередь, хочет заявить, что всегда был только «вольным стрелком», а потому не собирается лить воду ни на чью мельницу.
Автор относится к своим героям, как для некоторых это не кощунственно звучит, только как к персонажам. Относиться к фигурантам этой истории не как к персонажам, а как к живым людям, значит брать на себя ответственность, которую никто, кроме Господа Бога, на себя взять не может. Что важно драматургу, чтобы история была как можно достоверней и драматичней? Прежде всего, вера в поступки персонажей, как бы они парадоксальны не казались. Я долго не мог решить для себя, как именно развивалась дуэльная история, буквально выучив все известные факты и детали наизусть, но что — то мешало мне, так и слышался голос Станиславского, который нашептывал в уши: не верю! Профессионалы и дилетанты пушкиноведения натоптали, как мыши, дорожки, с которых никогда не сворачивали, они не замечали очевидное, что находилось у них перед глазами, они переписывали друг у друга факты, казавшиеся им непреложными, а потом усиленно интерпретировали их. Если кто — то ранее по поводу чего — либо не сказал ни слова, то уже и остальные никогда не говорили, потому со времени больших пушкинистов — историков: Модзалевского, Гершензона, Цявловского, наука все мельчала и мельчала, и взгляд на события становился все уже и уже.
Самой неожиданной и убийственно верной в посыле, а не во всей концепции, оказалась для меня недавняя версия академика Н. Я. Петракова (отнюдь не пушкиниста, а экономиста), кто желал бы подробней ознакомиться с ней я отсылаю к его книге: — она еще встречается в книжных магазинах.[2].
В кратком изложении она такова. Пушкин сам послал анонимные письма, чтобы взорвать невыносимую для него ситуацию, сложившуюся к осени 1836 года. По версии Петракова, царем, Бенкендорфом и великосветской камарильей велась гнусная интрига против поэта, был составлен «заговор» против него и Пушкин решил ответить контрударом. Не буду пересказывать все явные нелепости этой выдуманной интриги вроде той, что Дантес был завербован III-им отделением и выполнял непосредственные указания графа Бенкендорфа, а вместе с ним под его указку плясал и голландский посол Геккерн. Царь был истинным любовником Натальи, а Дантеса выставили для прикрытия царских утех. Теории заговоров среди большевистских литературоведов и воспитанных ими дилетантов, поменявших царя — батюшку с Бенкендорфом на мировую закулису и жидомасонов, перестали вызывать во мне отвращение с тех пор, как стали, в силу общественных перемен, не так общественно опасны. «Заговор» же против литератора Пушкина, практически частного лица, который не был ни государственным деятелем, ни сколько — нибудь значительным властителем дум, опасным для строя, вообще представляется смешным. Если Пушкин кому — то мешал, а тем более царю с Бенкендорфом, что стоило его отпустить с Богом в деревню и повелеть иметь за ним негласный надзор. В версии Петракова этого сделать никто не хотел, потому что тогда бы с мужем уехала и супруга. Вероятно, он прав. Главный, но не единственный вопрос, по которому мы расходимся с Петраковым, была ли Натали любовницей Николая или нет. Пушкин был уверен, что нет, я, следуя за Пушкиным, с неуверенностью думаю то же самое.
