Известный аноним - [4]

.

Аббат де Брантом (1540–1614) — это автор «Галантных дам», увлекательного повествования о нравах современного ему высшего общества. Первая глава же глава диссертации называется «Рассуждение первое. О дамах, что занимаются любовью, и об их рогатых мужьях». Значительная часть этой главы посвящена изменам с королями и принцами. «Слыхивал я историю о том, как король Франциск пожелал однажды овладеть дамою, в которую был влюблен. Однако, пришед к ней, наткнулся на мужа со шпагою в руке, готового прикончить жену; король приставил ему к горлу свою шпагу и пригрозил убить тотчас здесь же либо обезглавить на плахе, ежели тот посягнет на жизнь дамы или учинит ей хоть малейшее неудовольствие; после чего выгнал его вон из дому, а сам занял место в супружеской постели.

Этой даме повезло найти столь могущественного и горячего защитника своей утробы: с той поры муж ее не осмелился и пикнуть, предоставив жене полную свободу.

Мне известно, что не только одна эта дама, но и многие другие удостоились такого же покровительства короля. Бывают люди, что с оружием в руках защищают свои земли, а для верности вешают на двери домов королевский герб; вот так же поступают и эти женщины, защищая королевским именем двери в свой рай и тем добиваясь покорности от мужей…»[16].

Так впервые возникает у Пушкина мотив рогоносца и царя, который станет навязчиво преследовать его в жизни и творчестве в дальнейшем. Заметьте, нет пока ни светской молвы, есть только легкое кокетство жены, в котором она сама с такой же легкостью признается. «Не мешай мне, не стращай меня! Побереги же ты меня!»

ПРИНЦ РОГОНОСЦЕВ

Осенью 1833 года супруга начальника Пушкина, графа Нессельроде, Мария Дмитриевна, увозит Натали Пушкину в Аничков дворец на интимный вечер к государю. Узнав об этом, Пушкин бросается к графине и устраивает ей скандал. По его мнению, жена не должна бывать там, где не бывает муж. Графиня Мария Дмитриевна, очень влиятельная в Петербурге дама, сообщает об этом скандале мужу, графу Нессельроде, министру иностранных дел, тот — царю. «Что ж, — улыбается Николай I, — этот вопрос легко решить».

Под Новый 1834 год, как мы уже знаем, высочайшим указом Пушкин пожалован камер — юнкером. Узнает он об этом на балу, и приходит в бешенство, кричит, что для него унизительно быть среди восемнадцатилетних мальчишек, его уводят в кабинет хозяина, вокруг него собираются друзья: Жуковский, Константин Данзас, приехавший в отпуск по ранению; брат Лев. Кажется, это было на балу у А. Ф. Орлова. В буквальном смысле слова, чтобы Пушкин не задохнулся от бешенства, его поливают водой. Он хочет идти во дворец и наговорить грубостей самому царю, но Жуковскому удается предотвратить скандал.[17].

Такова первая реакция. После легкое пренебрежение:

«1 января 1834 г. Меня спрашивали, доволен ли я своим камер — юнкерством. Доволен, потому что государь имел намерение отличить меня, а не сделать смешным, — а по мне хоть в камер — пажи, только бы не заставили меня учиться французским вокабулам и арифметике. 7 января. Великий князь намедни поздравил меня в театре: — Покорнейше благодарю, ваше высочество; до сих пор все надо мною смеялись, вы первый меня поздравили».[18].

Через месяц эта шутка уже гуляла по Москве, ее пересказывает в своем письме П. В. Киреевский. Великий князь в этом письме обозначен как НЕКТО.[19]. Упоминать кого — либо из императорской фамилии даже в частной переписке было невозможно, даже для посвящения стихов члену императорской фамилии требовалось высочайшее согласие.

Потом сам Пушкин находит нужный тон, чтобы «принять» свое нежданное камер — юнкерство.

«17 января. Бал у графа Бобринского один из самых блистательных. — Государь мне о моем камер — юнкерстве не говорил, а я не благодарил его».[20].

«Мне не камер — юнкерство дорого, — говорил он впоследствии Нащокину, — дорого то, что на всех балах один царь да я ходим в сапогах, тогда как старики вельможи в лентах и в мундирах». Пушкину действительно позволялось являться на балы в простом фраке, что, конечно, оскорбляло придворную знать».[21].

Мундир у Пушкина безусловно был. Перед Нащокиным он бахвалился, потому что единственно кого считал себе равным, так это государя. «Один царь да я!» Молчит один, молчит и другой, и оба понимают, о чем молчат. Царь да я. Отдает хлестаковщиной.

В действительно всё выглядит несколько иначе. На одном из праздников его видит граф Соллогуб: Пушкин едет, понурившись, в придворной линейке, среди молодых камер — юнкеров (на линейке сидели спина к спине на двух длинных скамьях, их еще называли «диваны на колесах»). На нем потертая альмавива (модный в то время испанский плащ) поверх камер — юнкерского мундира с золотыми галунами, из — под плаща торчат коленки в панталонах; скорбное и суровое лицо под треугольной шляпой. Публика с любопытством разглядывает его среди начинающих царедворцев, как обезьяну в цирке.

Из письма С. Н. Карамзиной от 20 января 1834 года:

«Пушкин крепко боялся дурных шуток над его неожиданным камер — юнкерством, но теперь успокоился, ездит по балам и наслаждается торжественною красотою жены…».