Я вряд ли взялся бы за нелегкий и неблагодарный труд превращения в повесть моих беглых записей, сделанных по горячим следам в 1989–1990 годах. То, что происходило у нас в те годы, сейчас уже вспоминается с трудом, и повесть эта сейчас уже может быть с полным правом названа исторической. Однако одно соображение и один факт заставили меня все–таки приняться за дело. В результате и получилось то, что я сейчас предлагаю вниманию читателей.
Соображение заключалось в том, что, когда стремительное нынче развитие событий замедлится и жизнь наша станет хоть в чем–то похожа на нормальную, интерес к тому, как все это начиналось и происходило, неизбежно воскреснет и люди заинтересуются всем тем, что хоть в какой–то мере сохранит аромат тех минувших несуразных лет.
Что же касается факта, то в одной из недавно возникших многочисленных газет (правда, не из самых авторитетных) на днях промелькнула заметка, вернее – крохотная информация о том, что в одной из латиноамериканских стран сведущими людьми был якобы опознан Гитлер – живой, здоровый и, невзирая на прошедшие десятилетия, не очень даже постаревший.
Разумеется, подавляющее большинство читателей усмотрело в этом материале всего лишь утку – и не из лучших. Другое дело – я. Потому что мне сразу вспомнилось все, связанное с возникновением в Москве кооператива, в котором реализовал свои идеи никому не известный человек со странной фамилией Маркграф.
Если у вас хватит времени и терпения прочитать повесть – вы будете знать об этом ровно столько, сколько знаю и я.
I
Двое разговаривали в дурно освещенном московском переулке.
– Нет, я на Востряковском лежу, – говорил один: долговязый, пожилой, лысый. – Бывали?
– Не приходилось, – отвечал второй, среднего роста, носивший шляпу, хотя время стояло летнее, теплое. – И как там у вас?
– Ничего, лежать можно. Сыро, правда, бывает. И временами шумно. Однако уход есть. И некоторые лежат очень приличные.
– Сыро – что же, это, конечно, неприятно, – сказал тот, что был в шляпе. – Когда сквозь тебя водичка льется… Хотя это, безусловно, сейчас, когда со стороны поглядишь. А пока лежали, ведь все равно было, а?
– Да уж, тогда сырость как–то не замечалась, – подтвердил первый, и оба как–то странно посмеялись.
– А вы, – затянувшись сигаретой, возобновил разговор лысый, – надо думать, на Ваганьковом прописаны? А то и на Новодевичьем? Каково там?
– Почему же это вы так решили?
– Облик у вас внушительный. Похороны государственные, наверное, были?
– М–да, пожалуй, государственные… Нет, я далеко лежу. В Заполярье, в мерзлоте. В веселой компании.
– Еще не съездили туда?
– Куда же двинешься без паспорта? А вы разжились уже?
– Где там. И не светит. Живу с профсоюзным билетом…
– Просто беда, – грустно подтвердил человек в шляпе. – Как и всегда у нас, до конца не додумают. Хорошо, что милиции теперь не до нас с вами. Если кооператив с паспортами не поможет, то…
– Так–то оно так, – согласился первый. – Однако же теперь торговля по паспортам, и визитки вводят, а работы нет и пенсии тоже. Хорошо еще – я после себя оставил малую толику. Дети спорить не стали, отдают понемножку. Тем и сыт.
– Повезло, – сказал обладатель шляпы. – А мое все пошло в доход государству. Так что скоро с этой вот шляпой встану в подземном переходе где–нибудь тут, близ Арбата…
– Не подадут, – сказал долговязый уверенно.
– Отчего же?
– Выглядите благополучно.
– О, это ненадолго.
Оба докурили, долговязый бросил окурок и затоптал, второй погасил слюной и сунул в карман.
– Ну, всего вам доброго.
– Будьте здоровы!
И они разошлись: один – направо, к кольцу, второй же прямо, под уклон, к набережной Москвы–реки.
II
Тогда из темноты, из–за строительного забора выбрался на тротуар Тригорьев, участковый инспектор милиции, Павел Никодимович.
Он не затем оказался за забором, чтобы подкараулить и подслушать разговорщиков. Он незадолго до тех двоих проходил тут же и ощутил вдруг сильное желание укрыться от возможных взглядов, хотя и сознавал в этом некоторое нарушение порядка. Тригорьев и воспользовался забором как укрытием, а тут подошли эти люди, и сперва выходить при них показалось неудобным, а потом очень заинтересовал разговор. Вот отчего инспектор только сейчас показался.
Нечаянно услышанный разговор заинтересовал потому его, что в нем прозвучало слово «паспорт». А участкового инспектора капитана Тригорьева с недавнего времени как раз заботило то, что в пределах его участка стали чаще обычного возникать люди, лишенные этого первого и основного признака гражданства. Выяснялось это чаще всего в магазинах, где хотя и далеко не всегда, но требовали все же предъявить названный документ. И не рвань какая–нибудь то была, но люди внешне вполне приличные. Вот как эти двое.
Какая–то должна была быть тому причина. И Тригорьеву хотелось ее установить. А кроме того, было в разговоре и еще нечто странное, капитан только не сразу уловил, что именно. Но – было.
Он уже начал над этой странностью раздумывать. Но тут из–за угла Второго Тарутинского переулка показался Лев Толстой, и участковый инспектор прервал свои размышления, чтобы вежливо первым поздороваться.
