Катя оторвалась от бездумного созерцания зеленой еще, пышной листвы липы за окном — мимолетный намек на сад… Красная крыша дома напротив. Взглянула на настенные лакированные часы — с шипеньем, сквозь летящие ноты Моцарта, пробило два удара. Сейчас придет мальчик. Нехотя поднялась с дивана — ничего делать не хочется, а надо, выключила магнитофон и принялась перебирать бумаги и книжки на письменном столе.
«Кажется, я давала Глебу перевести отрывок из Уайльда». Она взяла в руки изящный светло-сиреневый томик с закладкой на «Портрете Дориана Грея», раскрыла. Одновременно из беспорядочного вороха на столе выпал тетрадный листочек и приземлился с тихим шуршанием. Катя подняла его и прочла:
«Человек не имеет права распоряжаться чужой жизнью и смертью. Вы ничего не боитесь? Напрасно. Вам не снится черный сосуд и благовонный миндаль? Приснится, обещаю. Я убедился сегодня, увидев запечатанную тайну мертвых. Жизнь окончилась, да, но поклон с того света я вам передаю. И еще передам не раз, чтоб ваша жизнь превратилась в ад».
Она удивилась: «Какой причудливый текст, а совершенно не помню, откуда… Листок вырван из тетрадки неаккуратно, неровно…». И тут раздался телефонный звонок.
— Екатерина Павловна Неволина? — требовательно спросил мужской голос.
— Да. А кто…
— Вы даете частные уроки английского языка?
— Да.
— С вами говорит следователь Мирошников Николай Иванович.
— Очень приятно.
— Не очень. У вас учился Глеб Воронов?
— Почему «учился»?
— Потому что он умер. Что вы молчите?
— Я… просто поражена.
— Когда вы его видели в последний раз?
— Когда… Сегодня у нас понедельник? Значит, в пятницу. В пятницу вечером у меня собрались мои ученики, мы отмечали…
— Я в курсе. В тот же вечер он отравился или был отравлен.
— Господи, почему?
— Именно это меня и интересует. Завтра к девяти утра прошу ко мне. Пропуск будет выписан, диктую координаты.
Катя поспешно и нервно записала адрес и телефон на листке со странным текстом (телефон московский, а ехать на электричке в районную прокуратуру). Все странно и страшно. Она бы не смогла объяснить почему, но никогда не покидал ее какой-то подспудный страх… жизни, что ли? Не объяснить.
Спрятала листок в сумочку, чтоб не затерялся в хаосе обстановки, и позвонила Вадиму — старинному друг детства, настоящему другу, в котором она нуждалась… ну, хоть время от времени. Как раз сегодня он должен вернуться из Питера. Длинные гудки — конечно, все нормальные люди на работе. Позвонила на работу — короткие гудки, нормальные люди работают.
А в прошлую пятницу исполнился ровно год, как она ушла из института. Как-то неожиданно возникла идея «отпраздновать свободу» — так выразился Мирон, который эту идею и выдвинул. Ну да, он чуть задержался, уже пришла следующая ученица — Дуня. «Как капиталист я подвожу материальную базу, а вы, Катюша, извещаете своих подопечных, идет?» Праздновать ей было нечего (разве что очередную любовную неудачу, из-за чего она и бросила работу!), но, догадываясь о подоплеке событий (коммерсант постоянно задерживался и иногда ждал девочку во дворе, в машине), согласилась.
База, как обещано, была подведена — и в пятницу к пяти часам явились все, никто не отказался. Сам Мирон, естественно; Дунечка — десятиклассница, существо прелестное и легкомысленное; Глеб — семнадцатилетний юноша, кажется, грузчик в какой-то фирме; Алексей Кириллович — ровесник Мирона, «сорокалетний холостяк», как он назвал себя, строит генералам дачи; наконец, Агния Яковлевна Студницкая — эффектная интеллектуалка, примерно Катиных лет, рекомендованная Вадимом. Все, кроме Глеба и Алексея, занимались у нее сравнительно давно, с начала года. Глеб же пришел на днях (в один день с Алексеем, кстати), сказал, что собирается поступать в юридический — и всего-то три занятия успели они провести. Несчастный случай? Или… Катя поежилась… вспышка безумия? Звонок поразил ее, но не удивил: было в этом красивом юноше что-то исступленное и мрачное, что мгновенно и родственно отозвалось в ней. А вот что удивительно — в тот же вечер пятницы; уж не намекает ли следователь, что Глеб отравился у нее?
Начиналось бабье лето, сентябрь сиял в раскрытые окна сухим блеском, звенел гомоном улиц и голосов, скрежетом автомобильных шин. Квадратный обеденный стол посередине кабинета (одна комната у Кати называлась кабинетом, другая, смежная — спальней, еще маленькая прихожая и кухня), стол, уставленный с размахом теперешней роскоши — на валюту, непривычный в бедной и скудной Москве девяносто первого года — экзотические фрукты и шоколад, артишоки, сыр, лосось, французское шампанское, ликеры — все радовало и возбуждало.
