И солнце коснулось тонким лучом края небес на востоке, И начался новый день
Я долго сидел, вытянув ноги, на шершавом плоском валуне у самой воды. Молчал.
Пришел поговорить, но слова не шли, словно потерялись где-то там, наверху, среди света и шелеста молодой травы. Здесь не место словам, здесь тихо. Только сонно шуршит белоснежная галька, ворочается с боку на бок, тускло поблескивая сквозь темную гладь воды. Пахнет можжевельником, чабрецом и морской солью – да, говорят воды реки солоны как кровь… хотя что за безумец решился попробовать их на вкус?
– Можешь называть реку Стиксом, если хочешь, – однажды сказал Уршанаби, – у нее много имен, и все придуманы людьми.
Стикс? Кое-кто называет – привычное имя сразу ставит все на свои места. Старый демон знает толк в именах, у него самого их сотни. Нет, это не Стикс, ибо и я не Зевс Кронид Тучегонитель, Высокогремящий, нет, всего лишь игрушечный бог игрушечного мира. Хотя громыхнуть могу и я, даже всерьез. Пусть будет просто Река, ведь и он не вполне Харон.
Уршанаби сидит неподвижно, словно уснув, прикрыв золотые птичьи глаза. Сонно шуршит белоснежная галька, лодка покачивается лениво вверх-вниз, тихий рокот потока из глубины. Алый дракон на борту косит единственным глазом.
Впервые увидев, я думал дракон нарисован – старая краска облупилась местами, потемнела, пошла разводами у воды, сквозь киноварь кое-где проступает гнилая доска. А дракон вдруг вильнул длинным хвостом и ушел на глубину, ни брызг ни всплеска, словно тень ушла в тень. Порезвился, вынырнул, беззвучно фыркнул, отряхнулся всем телом – прямо тощий хорек! Игриво блеснул чешуей. И замер. Снова лишь киноварь на темной доске. Все хочу спросить… Харон-Уршанаби усмехается мне. Зачем пришел? Если бы знать зачем. Надо что-то сказать.
– У меня хризантемы никак не цветут, – невпопад жалуюсь я и сам пугаюсь случайных слов, – уже все пробовал, и так и эдак, а они мельчают, сохнут, белой дрянью какой-то покрываются, но цвести не цветут. Дома-то какие красавицы стояли, вдоль дорожки, желтенькие, словно осенние солнышки горят под окнами. Но то дома.
Лодочника словами не удивишь, наверно я не первый здесь такой дурной бог. Может, он знает заранее как оно будет и как было сотни раз до меня. Ведь было? Да наверняка было, не я первый, не я последний. Далекие земли всегда манили людей, тем более такие чудесные земли.
– Скучаешь? – спрашивает он.
– Скучаю, – покорно соглашаюсь я.
Если б ты только знал, лодочник, старый ты демон, как я скучаю. Все бы отдал, лишь бы вернуться.
Нет, вру сам себе, не все. Не отдам. Все отдать не в силах. Могу ведь вернуться, хоть сейчас могу. Уйти. Домой! У меня в кармане, у самого сердца, лежат два заветных ключа – длинный, блестящий – от входной двери, и маленький с потертой пластмассовой верхушкой – от гаража. Триста лет лежат. Никто не знает, что они там… а они лежат.
Ушел бы, но как уйти? Я – это высокое хрустальное небо над головой. Уйду – оно рухнет.
– Я устал, – говорю шепотом, словно боясь спугнуть редкую правду, – мне кажется, мы совсем заигрались. Это все дурь, блажь, взрослые вроде бы люди, а ведь скоро сами перестанем замечать, где кончается сон и начинается явь.
Лодочник чуть усмехается, подаваясь вперед, внимательно щурит золотые глаза.
– А сейчас замечаете?
– Сейчас? – я собираюсь ответить, но нет, только вздыхаю, – сейчас не знаю.
Если бы знать! Раньше думал, что знаю наверняка, что там, далеко, за гранью небес – реальный мир, а здесь, рядом – только игра. Нет, не игра. Игра для нас. А люди живут и думают, что все всерьез. Те, наши люди, красноголовые человечки, резные фигурки на доске. Для них это не игра, не сон. Жизнь. Единственная правда.
– Хочешь уйти?
– Хочу, – вдруг становится обидно, прямо до слез. – Но разве от них уйдешь? Они же как дети, их только оставь.
И так сквозь пальцы все сыпется, мир готов развалиться в наших неумелых руках. Глупые боги, седые дети. Заигрались, слепили роскошные замки на песке, гордимся… но с горизонта уже бежит волна – скоро прилив. Смоет?
– Думаешь, ты сможешь удержать? – на этот раз в расплавленном золоте нет усмешки, лишь искреннее желание знать. Алый дракон на борту внимательно навострил уши, слушает хорек, тоже знать хочет! Я поджимаю губы, стоит усилий найти нужный ответ.
– Не знаю, – признаюсь, скорее самому себе, – но я здесь нужен.
