«В 1992 году доходы теневой экономики с учетом роста цен составили 3–3,5 триллиона рублей, что равняется половине расходов населения России на потребление от общего валового внутреннего продукта. Структуры организованной преступности контролируют в России до 40 процентов производства ВНП.
Отсутствие системы валютного контроля в 1992 году способствовало утечке из страны сырья и стратегических материалов, а также валютных средств на сумму 17 миллиардов долларов. Просроченные платежи по внешнему долгу России в 1992 году составили 12 миллиардов долларов».
Из доклада Института мировой экономики и международных отношений Президенту РФ.
Март 1993 г.
На тринадцатом этаже лифт остановился. В кабину ворвался черный пудель, волоча на поводке девочку лет десяти в красном пальто с капюшоном.
Из-под капюшона выглядывало кругленькое заспанное личико. Пес визжал, нетерпеливо сучил ногами и царапал дверь. На всякий случай Толмачев встал так, чтобы пудель не нависал над начищенными туфлями — в первый раз сегодня обулся по-весеннему. На первом этаже пудель выволок девочку.
Далеко не убежит, бедняга, подумал Толмачев, копаясь в почтовом ящике. И оказался прав — пудель стоял, задрав ногу, словно салютовал, под кустом сирени у самого подъезда.
Несчастные городские животные… Толмачев не заводил ни собак, ни кошек, хоть иногда и скучал в одиночестве, но не хотел мучить живую душу, обрекая на заточение в пустой квартире.
С утра подморозило, и большую лужу на пустыре между домом и станцией метро затянуло прозрачным ледком. Снег совсем сошел, даже в тенечке с северной стороны дома, где располагалась автостоянка — небольшая открытая площадка, обнесенная кроватной сеткой. «Жигуленок» Толмачева чуть выглядывал из-под коротковатого покоробленного тента. Некогда было кататься. И гараж искать некогда.
Снег сошел. Обнажились напластования зимнего мусора. Пустырь напоминал свалку — противно смотреть, не то что ходить. Но до метро напрямую было гораздо ближе, и Толмачев пустился в путь по подмерзшему мусору.
Не один он так путешествовал — целая толпа военных вываливалась из трех подъездов высотного дома. Почти все квартиры в нем занимали сотрудники научных и хозяйственных структур Министерства обороны. Здесь, в Орехово-Борисове, Толмачев чувствовал себя почему-то намного свободнее и в большей безопасности, чем на Тишинке, где недавно жил. Может быть, это чувство безопасности появилось от обилия военных в доме, а может, потому, что безликие и неопрятные кварталы, построенные на месте сгинувших подмосковных деревень, кварталы, населенные пришлым людом, л и м и т о й, совсем не напоминали столичный район.
Словно очутился Толмачев в долгой командировке, скажем, где-нибудь в Поволжье.
Добираться до работы стало проще: полчаса на метро — по прямой, без пересадок. На «Каширской» в вагон втиснулись спекулянты с юга с громадными самошвейными баулами из толстого капронового полотна. В баулы можно было засунуть овечью отару. Одну сумку поставили на ноги Толмачеву. Не сверкать, значит, сегодня надраенным туфлям. Он не стал возникать, отвлекаясь переводным детективом, где с первых страниц заваривалась перченая каша. Автор натолкал в варево немножко Парижа, немножко КГБ с Сюрте Женераль и много-много арабских террористов…
Когда Толмачев начал вновь привыкать к езде на метро, ему поначалу нравилось наблюдать пеструю толчею вокруг. Поневоле вспоминались студенческие времена. Но вскоре понял, что народ в метро весьма переменился с тех времен.
Раньше по утрам в вагоне ехали только свои: студенты с конспектами, домохозяйки с покупками, чиновники с «Правдой», дачники с рюкзаками, работяга с авоськами. По вечерам домой возвращались те же студенты, чиновники и работяги. Прибавлялось немного публики, спешащей на спектакли и концерты. Мелькали влюбленные с цветами.
Теперь же московские пассажиры растворились в толпе: спекулянты с неподъемными сумками, провинциалы с тележками колбасы, беженцы с грязными молчаливыми детьми, бездельники в кожаных пиджаках, военные в камуфляже, безработные с угрюмыми глазами, нищие с плакатиками, мальчишки с кипами газет и коробками жевательной резинки, бродяги с небритыми мордами и бездомные собаки с лишаями. Все это месиво перло, не обращая внимания на окрики дежурных по станции, свистки милиционеров, правила и грозные указующие знаки, и потому в переходах метро возникали потные водовороты и мимолетные скандалы. А само метро из череды чистых, нарядных подземных дворцов превратилось в бесконечный замызганный подвал, где повсюду валялись сплющенные банки из-под пива, обертки от конфет, пакеты от кукурузных хлопьев, а также калеки и пьяные.
Так что наблюдать за жизнью метро Толмачеву быстро прискучило, и он начал рассматривать на книжных развалах яркие, хорошо изданные и плохо отредактированные зарубежные детективы.
Как всегда, тридцать страниц успел проглотить, прежде чем толпа выкинула его на мрачноватой станции «Новокузнецкая». Отдел по борьбе с экономическими преступлениями, ОБЭП, получил собственное помещение на Пятницкой — отреставрированный трехэтажный особняк, возведенный в середине прошлого века замоскворецким толстосумом. В доме, наверное, и Островский бывал, чаи-сахары гонял. Островский Александр Николаевич.
