Девочка попалась совсем молодая, но, по всему видно, старательная. Передник нацепила и ринулась выполнять пожелания нанимателя — так новобранец копытами бьет перед сержантом… Толмачев не спешил — ночь впереди. А девочку попросил в холодильнике пошуровать. Ветчины там, лимончиков настрогать.
— Хороший у вас холодильник, емкий, — сказала девочка после похода на кухню.
— Мы же договорились, — поморщился Толмачев. — Только на ты! Иначе сейчас проявлю признаки склероза…
— Извините, — сказала она, умело роняя тарелки на журнальный столик. — То есть, извини. Хороший холодильник.
Оглядела яства и улыбнулась. Кажется, вполне искренне увлеклась приготовлением ужина. Из нее может получиться хорошая, расторопная хозяйка. Если, конечно, не… Поймав ироничный взгляд Толмачева, она вспомнила, зачем пришла сюда, в немного захламленную холостяцкую квартиру и уморительно, явно кому-то подражая, завиляла крепким круглым задиком.
Совсем соплячка, умилился Толмачев. Значит, старикан, ты становишься совратителем малолетних. Говорят, это первый признак старости. На самом деле о старости Толмачеву рано было думать — тридцать шесть в феврале, два месяца назад, сравнялось.
— Тебе сколько лет? — спросил он.
— Восемнадцать, — подумав, ответила она. — А что? Есть проблемы?
— Есть, — засмеялся Толмачев. — По-моему, восемнадцать тебе лет через пять исполнится. А?
Девочка аккуратно поставила тарелки, подошла вплотную и задрала свободную вязаную блузу. Груди у нее оказались неожиданно крупные — под балахоном не особенно и заметно.
— Сойдет вместо паспорта? — спросила.
— Гм… — прочистил горло Толмачев. — Сойдет. Вполне.
Девочка снова на кухню отправилась и застучала ножом по расписной доске — хлеб резала, аккуратистка, словно она сюда на неделю собралась. На экране видяшника в этот момент герой деловито, как на службе, расстегивал у героини пояс. У них до сих пор чулки носят, подивился Толмачев. А может, этому фильмецу — сто лет в обед. А может, герою торопиться некуда.
Он остановил кадр и дождался девочку с хлебом:
— Ну, садись… Есть хочется!
— Там еще боржом стоит. Принести?
Героиня фильма была чем-то похожа на эту шуструю девочку, которая носилась по квартире Толмачева. Такая же туповатая смазливая рожица и складочки на лбу — от старательности. Не все ли равно, сколько ей лет, подумал Толмачев. Твое дело, старикашечка, не ударить в грязь лицом перед юным поколением. Девочку ему нашел Юрик, а уж тот не подводит, у него контингент десять раз проверенный, осложнений не создает и гимназисток из себя не строит. Перед Юриком Толмачев нарисовался как удачливый спекуль на некрупных оптовых операциях: купил-толкнул. Деньги у Толмачева водились, и в баре у Юрика он пользовался устойчивым кредитом. Через несколько месяцев после знакомства Юрик как-то сунулся с предложением: травка, мол, есть. По сходной цене и хорошая партия. Толмачев тогда сказал, что сам не интересуется, и Юрику по-дружески не советует. За коммерцию уже не сажают, а за травку можно очень просто сесть на баланду. А баланды Толмачев в свое время нахлебался по самые ноздри. После этого Юрик его еще больше зауважал.
Телефон тоненько забренькал. Девочка на ходу потянулась к аппарату, но оглянулась на Толмачева и сменила курс.
— Слушаю, — со вздохом, не скрывая раздражения, сказал Толмачев. — Ну, произносите…
— Игнатий Павлович? — спросили в трубке одышливо. — Ах, не Игнатий Павлович… Пардон. У меня последние цифры — двадцать один.
Толмачев положил трубку и на часы искоса глянул, на будильник-петушок, который на книжной полке покряхтывал, передвигая крылья-стрелки. Последние цифры, значит, двадцать один. То есть, девять вечера. А уже восемь натикало. И до Игнатия Павловича, сиречь, до Павелецкого вокзала, ехать не меньше получаса. Тэк-с… Накрылся вечерок с расслаблением, с коньячком и этой молоденькой старательной шлюшкой. Теперь может не стараться.
— Встали, милая! — сказал Толмачев, хлопая себя по коленкам. — Очень важное деловое свидание, лапа. Дня на три уезжаю. Так что прости! Как-нибудь потом пообщаемся. Не забудь сумочку…
Девочка живо передничек сбросила, сказала деловито:
— Я все назад сложу. А то ведь пропадет.
Ах ты, племя младое, рациональное… Пока Толмачев в темпе переодевался, аккуратистка попрятала в холодильник всю выставленную на столик жратву.
— Молодец! — похвалил Толмачев. — Может, выпьешь все же? На посошок?
— Без дела не употребляю, — сказала умница, запаковываясь в плащик. — Я в алкоголики не собираюсь.
Толмачев дал ей денежку. Девочка не стала жеманиться: вызов есть вызов, а все остальное — проблемы клиента. Так они вместе и вышли на темнеющую улицу. Дождик накрапывал, холодный апрельский дождик — рассеянный и мелкий. Редкие фонари под еще голыми деревьями стояли, словно паром окутанные. Из мусорных баков в углу двора несло тухлятиной.
— Подвезу? — спросил Толмачев.
— В соседнем доме живу, — сказала девочка. — Телефон возьми…
Выведя со стоянки «жигуль», Толмачев глянул на полоску плотной бумаги с телефонным номером.
— Ишь ты, Маша…
Порвал бумажку и выбросил в полуоткрытое окошко, в темень и дождь. Какая теперь Маша… Маша да не наша. И газ до упора нажал. В обрез у него оставалось времени.
