Война!
Голосили бабы, провожая мужей и сынов на фронт. Уже пролетали несколько раз немецкие самолеты над деревней. Летели низко: на крыльях кресты видны. Уже слышались разрывы бомб у железной дороги, а дед Ипат все не верил.
Выходил по вечерам в поле. Смотрел на высокую рожь и крутил головой:
— Нет. Обойдется. Зачем воевать.
Война приближалась.
Ребятишки бегали за пять километров по шоссе Красную армию смотреть. Приносили полезные дощечки от ящиков, какие-то этикетки, алюминиевые колпачки. Всей деревней ходили к железной дороге лес тушить. Видели воронки от бомб. В соседнем колхозе поймали парашютистов.
Дед ходил сумрачный, молчаливый. Головой понимал, а сердцем не верил.
— Жизнь наладилась, и вдруг все рушится. Нет… обойдется.
Немцы наступали.
Появились беженцы, они принесли страшные вести. Деревня жила тревожно. Третьего и последнего сына отправил дед в армию. В доме остались бабы да сам с тринадцатилетним внуком.
Круглые сутки ухали пушки далеко за лесом, а все-таки надежда теплилась в сердце старика.
— Пронесет… обойдется.
Однажды утром в стороне от деревни затакал пулемет. Вскоре ему ответил другой, третий… Вездесущие ребятишки сообщили, что много парашютистов спустилось за хуторами, что их окружили красноармейцы. Идет бой. Днем через деревню галопом промчался отряд конников и скрылся по направлению выстрелов. К вечеру стрельба стихла.
Вечером дед поливал в огороде. Погода стояла жаркая: поливать приходилось каждый день. Васька таскал воду. Старшая невестка полола капусту. Усадьба у деда была большая, хорошо разделана. Огород переходил во фруктовый сад, который тянулся до самого леса. По краям огорода росли кусты смородины, крыжовника. Между яблонями стояли ульи. Целыми днями возился Ипат в саду. Каждое дерево, каждый кустик здесь были посажены его руками. К саду он не подпускал никого, кроме старшего сына и внука. Огород обрабатывали всей семьей.
— Деда! Деда! Иди сюда! — неожиданно закричал Вася, выскочив с пустыми ведрами из-за сарая.
— Что там?
— Скорей, деда!
В голосе мальчика было столько тревоги, что больше спрашивать Ипат не стал, а быстро направился к дому.
На крыльце, раскинув руки, бледный, как бумага, лежал красноармеец. Гимнастерка его была разорвана пополам и вся в крови. Около него стоял с двумя винтовками, в металлической каске боец. Над раненым склонился командир.
— Вы здесь живете, товарищ? — спросил лейтенант, заметив подошедшего деда.
— Я.
— Можно у вас раненого до утра оставить? Утром мы за ним пришлем солдат.
— Пожалуйста… сколько надо… Может бинтов… у нас где-то есть…
— Нет. Нет… рана перевязана… Ничего не надо делать. Если попросит пить, дайте немного, а больше ничего… Он много крови потерял. Куда его нести?
Раненого осторожно перенесли в дом и положили на кровать.
— Мы пришлем завтра утром машину, — сказал лейтенант. — А вы уж простите… война.
— О чем говорить…
Лейтенант крепко пожал руку старика и словно извиняясь сказал:
— Мы торопимся… Там десант сидит… К утру закончим. — И обращаясь к бойцу, добавил: — Винтовку оставьте, товарищ Никитин.
Боец поставил в изголовьях винтовку, нагнулся к раненому.
— Прощай, Сеня… может не увидимся. — Посмотрел на деда мокрыми глазами и тихо сказал: — Ох, до чего хороший парень он… — Ткнул пальцем в сторону лежавшего на кровати и, не оглядываясь, быстро вышел за лейтенантом.
Мальчик стоял в двух шагах от кровати, не мигая, большими глазами смотрел на раненого. Губы у него дрожали. Старик подошел к внуку, погладил по голове.
— Вот, Васюк…
— Деда, он помер?
— Нет, живой… видишь, дышит…
Дед принес табуретку, поставил около кровати и сел. Одна за другой пришли невестки. Увидев раненого, обе заплакали.
— Тихо вы! — прикрикнул дед. — Ваших слез тут не хватало. Идите на двор, там и войте.
Женщины ушли. Через некоторое время около дома собралась толпа. Пронесся слух, что убит сын Ипата. Пришли посочувствовать, но дед так шугнул всех, что в одну минуту около дома не осталось ни души.
Всю ночь дед просидел на табурете, прислушивался к каждому вздоху бойца. Иногда раненый что-то шептал. Слов не разобрать. Очень редко из груди вырывался стон. Когда стало светать и первые лучи солнца скользнули по бревнам стены, раненый неожиданно открыл глаза. Старик замер. Глаза были мутные, смотрели куда-то поверх седой головы. Постепенно сознание приходило, взгляд прояснялся. Наконец Ипат понял, что красноармеец видит его.
— Где я? — спросил раненый так тихо, что дед скорей догадался, чем услышал вопрос.
— У своих, сынок… не тревожься. Все будет хорошо.
— Их уничтожили?
— Да, да… все как надо. Твой командир велел тебе лежать спокойно… скоро приедут… ты ничего… ты не тревожься…
Раненый закрыл глаза, но через минуту снова их открыл.
— Дедушка… я умру…
— Что ты, что ты, сынок… такой молодой… выживешь… поправишься, — начал успокаивать Ипат.
Раненый нетерпеливо зашевелился, лицо его исказила гримаса боли. Дед замолчал.
— Дедушка, ты молчи…
Ипат наклонился к самому лицу, чтобы слышать шепот.
— Я скажу, а ты запомни… Меня зовут Семен… по фамилии я — Демин… запомни… Демин. Живу я в Ленинграде, на заводе Кирова работал… — Раненый говорил медленно, словно взвешивая каждое слово. — Напиши им, дедушка, письмо… напиши, что я погиб не зря. Что от меня родина ждала, я сделал… Напиши, что пулям фашистским не кланялся… умираю спокойно… Жаль только, что до победы не дожил… но это ничего… Я начал, а они кончат. Адрес простой… Ленинград, завод Кирова. — Раненый помолчал и снова еще тише начал: — Дедушка, я не знаю, кто ты, но ты советский человек… мою последнюю просьбу исполнишь… Исполнишь, дед?
