Грозный лес - [3]
— Что же делать, дед?
— Тащите все на место. Соберите себе, что надо в котомку… только чтобы ничего лишнего. Убежать успеете. Сухарей сушите.
Женщины принялись за дело. Замесили громадную квашню. С утра затопили печку. Выпеченный хлеб тут же разрезали на куски и сушили. Ипат с Васей вырыли в саду яму, стащили туда остатки продуктов, зерна, круп, зарыли, обложили дерном. Невестки постоянно бегали к старику за советами.
— Дед, а что с курами делать?
— Зарезать да зажарить.
— Жалко. А вдруг не придут немцы…
— Новых разведем, если не придут.
— А телку?
— Погоните до города, а там видно будет.
К вечеру стало точно известно, что Красная армия отходит на новые позиции. Теперь уже старик торопил невесток.
— Собирайтесь живей. Застанут вас… не помилуют.
Котомки оказались тяжелы и велики. Продуктов слишком много. Пришлось половину выбросить. Когда все было готово и можно было уходить, старик спросил старшую невестку.
— Марья, а где мое белье?
— Какое белье?
— Новое… смертное.
У Ипата на случай смерти была давно приготовлена новая пара нижнего белья, в котором его должны были похоронить.
— В комоде.
— Достань-ка.
Марья со страхом достала белье, подала старику. Дед положил его на стол.
— Ну, прощайте… Васю берегите.
— А ты-то как же?
— Я тут останусь. Добро стеречь.
— Ой, дед… убьют…
— Что мне было положено, я прожил. Мне давно помирать пора. Буду смерти искать.
— Я с тобой, деда, останусь! — сказал решительно Вася. — Я никуда не пойду.
— У тебя, внучек, вся жизнь впереди. Кончится война, угоним немцев, ты назад вернешься… Иди, иди с матерью.
Марья заплакала.
— Чего нюни опять распустила. Покойник я, что ли. Раньше времени хоронишь. Что за сословие такое: с горя ревут, с радости ревут… Идите.
Марья бухнулась в ноги старику.
— Дед… прости меня, Христа ради…
Ипат поднял с колен невестку, обнял.
— Не надо, Маша… может, еще и свидимся. На земле всякое бывает. Александру скажи, если живой останется, чтобы Ваську учил на агронома. У него такая линия, я примечал. Поняла?
— Поняла. Выучим.
— Прощай, Настя. Живите в мире. У тебя характер упрямый, иной раз и уступить не мешает. Константину скажи, чтобы землю не бросал. Он давно в город метит, а только делать ему там нечего. Земля кормит, слышишь?
— Слышу, дед.
Обнял Ипат внука, поцеловал в голову.
— Ну, Васюк, прощай… Мать слушай, уважай. Она тебя родила, вскормила, она на ноги поставила. Ученье не бросай. На агронома, как хотел… гни свою линию.
— Я не пойду, деда… я с тобой останусь.
— Молод ты… не понимаешь, что такое война… Видел, как вчера грохнули… а потом и еще того хуже будет. Идите.
Всхлипывая, поминутно оглядываясь уходили женщины в темноту. Марья вела за руку сына, а Настя тянула упиравшуюся телку. На перекрестке дорог они соединились с другими односельчанами-колхозниками. Всю ночь доносилась стрельба орудий, рвались снаряды. Утром через опустевшую деревню потянулись войска. Шоссе не могло вместить отходивших: ехали проселочными дорогами, дед сидел у крыльца с ведром ключевой воды и ковшиком. Часто подходили запыленные бойцы, просили пить. Напившись — улыбались.
— Скоро вернемся, дед.
— Я знаю, — отвечал старик и торопясь добавлял: — Товарищ, дай патрончика…
— Какого патрончика?
— Обыкновенного… от винтовки.
— Да на что тебе они… или воевать собрался…
— Там видно будет.
Охотно давали обойму. Дед благодарил, прятал патроны за пазуху. Один раз остановился грузовик. Высокий лейтенант с рукой на перевязи соскочил с машины, попросил воды. Увидев ведро, напился сам, напоил сидевших в машине двух раненых красноармейцев, налил воду в радиатор и поблагодарил старика. На просьбу Ипата о патрончиках он хитро прищурился, усмехнулся.
— Охотник?
— Так точно, охотник.
— Стар ты… был бы помоложе… Ну, ладно, иди сюда…
Дед подошел к машине.
— Дайте ему цинк, — приказал лейтенант.
Старику дали тяжелую цинковую коробку с патронами.
— Тут тебе хватит, — сказал лейтенант, помахал рукой и уехал.
К вечеру все стихло. Только с большой дороги доносилось тарахтенье машин: уходили артиллерия, танки. Несколько раз с воем проносились над деревней самолеты. Немцы могли прийти с минуты на минуту.
Ипат надел свое смертное белье, припер входную дверь колом, пошел к Лукичу. Проходя по деревне, заглядывал в окна, окликал хозяев, но никто не отзывался; деревня была пуста, Лукича дома тоже не оказалось. Ипат обошел двор, огород, заглянул в сарай. Лукича нигде не было. «Ушел и не простился», — подумал Ипат. Один во всей деревне. Направился обратно. Острый запах керосина привлек внимание старика. Во дворе у Семеновых лежала зарезанная освежеванная корова. Неделю тому назад она повредила себе ногу, не могла ходить. Некоторые части коровы были вырезаны, остальное облито керосином.
— Кушайте на здоровье! — сказал вслух, усмехнувшись, Ипат, и зашагал к дому. На душе стало горько: «Сколько добра пропадает». До сих пор приходилось создавать, выращивать и вдруг надо портить, резать, закапывать. Хлеба зеленые остались не сняты. И какие хлеба. Такого урожая давно не было. В огородах, в саду — все тянется, наливается, словно дразнит.
Вернувшись домой, Ипат занавесил окна, зажег лампу, принес винтовку и занялся чисткой. Часа два возился с винтовкой. Потом собрал себе в мешок необходимые вещи, приделал лямки, когда начало светать ушел в сарай спать.
