Говорить в пустоту — дело обычное, ничего тревожного. Но если кажется, что Пустота тебя слушает — это уже опасно. А если отвечает — надо срочное врачу.
Пилоты не любят врачей, Олег Рубан отнюдь не составлял исключения. Даже Ли, своего многолетнего спутника, что называется испытанного боевого товарища, он любил только до тех пор, пока Ли выполнял, педантично и точно, функции штурмана, планетолога и собеседника. Но стоило Рубану пожаловаться или просто захандрить, как тут же у верного Ли появлялся профессиональный блеск в раскосых глазах, распахивался медицинский бокс-Диагност, или, в лучшем случае, смачно чавкали присоски стимуляторов, превращая Олега в нечто ежеподобное. Что и говорить, после этого физическое состояние улучшалось, зато надолго портились отношения.
Но жаловаться можно было только на недуги телесные. Что же касается всяких видений и впечатлений — Рубан категорически избегал любых упоминаний. Зарекся. С полгода тому, когда это началось впервые, — он рассказал другу Ли, что посещает его некое странное ощущение… — и в награду получил добрый месяц изощренных экзекуций. Хорошо хоть Ли не поделился информацией с кем не следует на Трансплутоне — иначе куковать бы тогда пилоту-разведчику в тихом стационаре далеко от Земли, созерцая ленивые звезды сквозь купол.
Пожалел его Ли. Впрочем, может, и не пожалел, поделикатничал не по врожденной доброте, а потому что коней на переправе не меняют; не хотелось оставаться Второму, штурману, без Первого, когда свалились на бедный «Вайгач» непривычная работа и Паттег.
Впрочем, вернее — в обратном порядке сначала — Паттег, а потом непривычная работа. Патруль.
Паттег — патрульный. Оказалось, что за столетие Всеобщего Мира, когда уже и мальчишки перестала играть в войну, и военные видики превратились а раздел учебной программы, охотничьи инстинкты атрофировались далеко не у всех…
Разведка длилась полтора года. «Вайгач» улетал, когда ничто не предвещало осложнений космической экспансии — а вернулся, когда вовсю уже орудовал Патруль, и добрая половина обитателей Трансплутона щеголяла в красивейшей форме. Так что, не до психоисследований пилота Рубана здесь было тогда. «Вайгач» в пожарной спешке разгружали, заправляли, обвешивали оружием и (кажется, даже не спрашивая согласия экипажа), приписали к Третьей Патрульной эскадре, отправляющейся к Угольному Мешку. Только успевай поворачиваться и на ходу ловить новости, накопившиеся в Системе за месяцы разлуки…
А новости оказались печальными. Нет, на Земле все в порядке, бравые экологи завершали превращение матушки-страдалицы из Промзоны в культурно-аграрно-курортную.
Все в порядке было и в Ближнем Космосе, на лунных верфях, заводах-автоматах Пояса, в Малых Сферах, на Титане и даже Трансплутоне. Но дальше…
Первый тяжелый звездолет с переселенцами, ушедший к системе Бетельгейзе, был внезапно атакован. Мертвый, искореженный, оплавленный кусок металла случайно засекли и опознали Разведчики на баллистической траектории, далеко от Земли и Бетельгейзе… Ракеты ударили по рубке и жилым отсекам — погибли все…
И второй тяжелый звездолет был безжалостно расстрелян, и только спустя три месяца своего времени, вскоре после отлета «Вайгача», дотянул на малом, планетарном ходу до границы устойчивой связи. В живых оставалось только трое — механики, которых ракетная атака застала в кормовом отсеке.
Тогда-то создали Патруль, развернули тщательное прочесывание подозрительных секторов Дальнего Космоса; тогда-то и родилось название: сначала — просто Черный, затем — Черный Ангел.
На Трансплутоне «Вайгач» ожидали — формировалась очередная эскадра, Пятерка, на патрулирование в районе Угольного Мешка.
Ожидал звездолет и старший патрульный, Владимир Паттег, — по уставу он возглавлял теперь борт. Согласие Рубана и Ли, кажется, все-таки опросили, хотя я вопрошающие, и ответствующие знали, что сие лишь формальность. Рубан и Ли согласились — и впряглись в срочную работу: переоборудовать мирный разведчик в Патрульный Борт. Тут не до психологов или психиатров! Некогда разбираться высокоученой братии, с чего вдруг солидному пилоту-разведчику стало казаться, что некто за ним следит. Не на Трансплутоне — в глубине космической ночи. Нет, даже не так: не за ним, не за его действиями, а за мыслями, за тем, что происходит в его душе. Если бы за действиями — то цена сему известна: даже такой неспециалист, как Рубан, поставил бы себе диагноз и сам, добровольно, пал в удушающие объятия врачей, предварительно распростившись с Космосом.
Непривычные то были ощущения, не напоминали они Рубану даже фантазий туманной юности, когда казалось порой, что ты — совсем не ты, а герой некоего видика, и дело происходит не в обычной жизни, а в пространстве никем не виданного еще фильма.
Нет, другое произошло с пилотом, пришло к нему, когда первая седина уже тронула висок: ощущение, что в пространстве, в искривленном пространстве за бортом корабля, тянущегося в Броске, присутствует серебристая туманность, почему-то подобная птице, чайке о распростертыми крыльями, и вслушивается, вчувствывается в его мысли, причем даже не в выстроенные логические цепочки,
