Рекордно жаркий день этого лета подходил к концу. Большие, квадратные дома Бирючиновой аллеи окутывало дремотное молчание. Припаркованные возле них автомобили, обыкновенно сверкающие чистотой, потускнели от пыли, а газоны, некогда изумрудно-зелёные, высохли и пожелтели — в связи с засухой и ограничениями на расход воды пользоваться шлангами запрещалось. Местные жители, вынужденные отказаться от привычных занятий — мытья машин и ухода за лужайками — проводили время в своих прохладных домах, широко распахивая окна в надежде заманить в помещение несуществующий ветерок. Единственным человеком, который оставался на улице, был мальчик-подросток, лежавший на спине на клумбе возле дома № 4.
Этот тощий, черноволосый мальчик в очках, очевидно, сильно прибавил в росте за очень короткое время, и от этого имел немного нездоровый вид. На нём были грязные, рваные джинсы, мешковатая, вылинявшая футболка и старые спортивные тапочки с отстающими подошвами. Такая наружность, конечно, не прибавляла Гарри Поттеру привлекательности в глазах соседей, свято веривших, что ношение плохой одежды следует причислить к уголовно-наказуемым деяниям. К счастью, нынешним вечером от этих самых глаз Гарри скрывал большой куст гортензии. Собственно, сейчас его вообще могли бы заметить только его собственные дядя и тётя, да и то если бы высунулись в окно и посмотрели прямо вниз, на клумбу.
В целом, Гарри считал, что идея спрятаться здесь была очень удачной. Конечно, лежать на раскалённой каменной земле не слишком удобно, зато никто не смотрит на него волком, не заглушает скрежетом зубов голос диктора и не задаёт гнусных вопросов, — как бывает всякий раз, когда он пытается смотреть телевизор в гостиной вместе с дядей и тётей.
И, словно бы эта мысль случайно влетела через окно в комнату, оттуда неожиданно послышался голос Вернона Дурслея, приходившегося Гарри дядей.
— Хорошо хоть этот мальчишка больше сюда не лезет. Кстати, где он вообще?
— Понятия не имею, — равнодушно ответила тётя Петуния. — В доме его нет.
Дядя Вернон невнятно рыкнул.
— Он теперь, видите ли, интересуется новостями… — язвительно сказал он. — Хотел бы я знать, что он на самом деле затевает. Чтобы нормального мальчишку волновали события в мире!… Так я и поверил! Дудли вот понятия ни о чём не имеет. Сомневаюсь, что он в курсе, как зовут премьер-министра… И вообще, не станут же про них рассказывать в наших новостях…
— Вернон, ш-ш-ш! — испуганно перебила его тётя Петуния. — Окно ведь открыто!
— Ах, да… прости, дорогая.
Дурслеи затихли, и Гарри стал слушать стишок про мюсли с фруктами и отрубями. Одновременно он наблюдал за бредущей по улице миссис Фигг, полусумасшедшей старушкой-кошатницей, которая жила неподалёку, в Глициниевом переулке. Миссис Фигг хмурилась и бормотала что-то себе под нос. Гарри ещё раз порадовался, что догадался спрятаться за кустом: в последнее время миссис Фигг взяла моду при каждой встрече обязательно зазывать его к себе на чай. Она уже завернула за угол и скрылась из виду, когда из окна опять поплыл голос дяди Вернона.
— Значит, Дудлика пригласили в гости на чай?
— Да, к Полукиссам, — с нежностью в голосе ответила тётя Петуния. — У него столько друзей, и все его так любят…
Гарри с трудом удержался, чтобы не фыркнуть. Просто поразительно, до какой степени Дурслеи слепы во всём, что касается их сына. Все каникулы он умудрялся кормить родителей весьма неизобретательной ложью про ежевечерние чаепития у друзей, но Гарри-то прекрасно знал, что никаких чаёв Дудли не пьёт. Вместо этого каждый вечер Дудли и его банда отправляются в парк и крушат там всё, что попадётся под руку, либо слоняются по улицам, курят и кидаются камнями в проезжающие машины и гуляющих детей. Гарри не однажды видел, как они этим занимаются, когда сам бродил по Литл Уингингу — он провёл большую часть каникул, блуждая по улицам, где можно было заодно подобрать из урны газету.
Тут до ушей Гарри донеслись первые ноты музыкальной заставки, предварявшей семичасовые новости, и сразу у него в животе что-то судорожно сжалось. Может быть, сегодня… после целого месяца ожидания… может быть, сегодня.
«Число туристов, оказавшихся в затруднительном положении в аэропортах Испании, достигло рекордной отметки. Идёт вторая неделя забастовки носильщиков…»
— Вот я бы им устроил сиесту на всю жизнь, — заглушил конец фразы рык дяди Вернона, но это было уже неважно: под окном, на клумбе, Гарри уже чувствовал, что узел в животе потихоньку развязывается. Если бы что-то случилось, об этом, без сомнения, сказали бы в первую очередь; смерть и катастрофы всегда идут раньше оказавшихся в затруднительном положении туристов.
Гарри медленно выдохнул и стал смотреть в ослепительно синее небо. Этим летом каждый его день был устроен одинаково: сперва мучительное напряжение, ожидание, потом временное облегчение, а потом снова нарастающее беспокойство… и, всякий раз, недоумение — усиливающееся изо дня в день — почему до сих пор ничего не происходит?
Он продолжал слушать новости, так, на всякий случай, в надежде уловить хоть малейший намёк, узнать хоть о каком-то событии, которое муглы не в состоянии правильно расценить… может быть, о необъяснимом исчезновении или загадочном инциденте… но за сообщением о туристах последовал сюжет о засухе в юго-восточном районе («Надеюсь, сосед это слушает!» — заревел дядя Вернон. — «Думает, мы не слышим, как он в три утра включает свои поливалки!»); потом о вертолёте, чуть не потерпевшем крушение в Суррее; потом о разводе одной знаменитой актрисы с её не менее знаменитым мужем («Очень нам интересно нюхать их грязное бельё», — дёрнула носом тётя Петуния, с упорством маньяка выуживавшая подробности этой истории изо всех журналов, которые только попадали в её костлявые руки.)
