Меня разбудила оса. Она летала по комнате и кричала, натыкаясь на липкие лужицы кофе. Следы кофе были на стенах, на потолке, словно вчера кто-то намеренно разбрызгал здесь несколько десятков бодрящих чашек. Возможно это был я. Проснувшись по воле осы во всем этом хаосе, я ощущал что вчера произошло нечто важное, похожее на удаление коренного зуба из ротовой полости. Я не помнил было ли это связано со мной или с кем-то еще. Оса жирным телом шаталась в воздухе. Телевизор работал в углу, изображение на экране кривлялось, становилось то четким, то размытым, как после укуса осы в аллергическое тело моей жены; звука не было. Звука не было также и в занавесках, они шевелились под ветром, напоминая складки на коже. Ветер первого осеннего утра напоминал о сырой траве и яблоках, разбросанных моим эпилептическим соседом вокруг яблони и вдоль всегда грязной тропинки из досок, ведущей в туалет.
На люстре болталась фигурка пластилинового рыбака, сидящего в лодке. Рыба, из зеленого пластилина, в небольшом количестве была размазана по полу. На столе лежали нетронутые блюда чьей-то трапезы. Свиная запеканка из творожной массы. Начатая бутылка коньяка. Черный хлеб.
Ощущения окружившего меня пространства слипались в мутный комок, похожий на бородавку на левой лопатке моей жены. Что-то на фоне разбудившего меня жужжания вызывало легкую панику. Я сосредоточился. Перед кроватью стоял мой чемодан, при виде которого я вздрогнул и наконец осознал, что происходит. До поезда оставалось менее часа. Оса наконец лопнула где-то над моей головой, покрыв мои волосы липким слоем конфетти и торжественной пыли, отчего волосы казались серыми как у моего брата, который год назад попал под баржу, когда пытался переплыть реку. Его великолепные серебристые волосы намотало на винт, так, вращая, его протащило более двадцати метров на удивление сонных обитателей дна, пока наконец кожа головы не лопнула. Он вернулся домой как тень, прикрывая голову лопухом. Через несколько часов он скончался от потери крови. Рядом лежала записка его безупречным как цвет грозового неба почерком: "Это были индейцы". Его скальп обнаружили девочки из соседней деревни, приняв его за медузу, они сильно ошиблись.
Не медля ни секунды, я взял чемодан, надел шляпу и направился вдоль берега к вокзалу. Сонные рыбаки лежали под соснами, наевшись тушенки, провожая мои босые ноги белыми как овечья шерсть глазами. Девочки на том берегу как обычно полоскали белье, по колено в воде, отчего их ноги потом приятно пахли рекой: водорослями, мальками и мелкой галькой.
От привязанных у берега рыбачьих лодок пахло рыбой, спиртом и ночью. Совершенно также как пахла жена после родов. Я стоял рядом, держал младенца, который направлял всю энергию того, что только что произошло в мире прекрасных тел, в мое лицо, точь-в-точь туда, куда смотрел его зияющий рот. Нам даже приходилось не дышать, чтобы оставить младенцу хоть чуточку воздуха, который тот всасывал как огромный кит всасывает океан, чтобы наесться горсточкой дрейфующего по волнам планктона.
На вокзале было несколько человек. Кассирша в круглых как у черепахи Тортиллы очках сидела в пустынном зале ожидания, смоля беломорину и покачивая толстой волосатой ногой. Я проверил на месте ли билет. Достал фиолетовый платок и высморкался, внеся некое гармоничное возмущение в пасторальную идиллию зала. Кассирша однако тоже произвела звук, воспользовавшись шумом моего сморкания. И звук этот как впоследствии оказалось имел в некотором смысле дурманящий запах, что было мгновенно мною отображено в виде недовольной гримасы. Отчего круглое, как тарелка для жаркого, лицо кассирши покрылось краской смущения, и слегка зашипел на нем небольшой матерный кусочек в мою сторону.
Я вышел на перрон. Над рельсами шумели провода, как струны, под которыми, если смотреть снизу вверх, текло осеннее теплое как поцелуй небо.
Поставив чемодан у края перрона, я достал сигару и прикурил от спички. В самом начале перрона стоял вороватого вида парень, возле которого мирно свернулась в клубок кошка, на которой не было шерсти, а на шее болтался колокольчик. Парень держал коробку с тортом, в центр которого были воткнуты две вишенки.
Позади меня беседовали мужчина и женщина, сидя на карнизе. По их разговору мне казалось, что они совершенно голые и похожи на птиц.
Пейзаж вдали рельс был неподвижен, рельсы сгущались в черную точку, похожую на зрачок убитого, которая в свою очередь должна была стать приближающимся поездом.
На перрон вышел милиционер, держа в руке осьминога за щупальцу. Животное шевелилось. Милиционер весело оглядел ожидающих, и с разбега швырнул осьминога через рельсы в сторону леса. Животное с неприятным шелестом утонуло в зарослях. Милиционер скрылся за углом.
Я докуривал сигару и ежился, поскольку босиком стоять на мокром перроне было холодно. Вскоре пришел мой поезд, пыхтя он разрезал воздух перед моим лицом, и остановился точно тем вагоном, который обозначался в моем билете. Я залез на подножки, проводница голубыми глазами надрезала меня, надрезала билет и впустила в вагон, который был на треть пуст. В моем купе пахло свежей обивкой для сидений и аптекой. На полу валялись шорты. На вешалке висела черная сумочка, из которой торчала книга.
