Фаррыч заметил, что вот уже несколько дней в их квартире пахнет морем, рыбой, водорослями, а если продвигаться в любой из комнат к окну, там острее чувствуется легкий, мучительный душок персиков, которые упали с дерева, остались на земле и за жаркий день превратились в живое вино.
Фаррыч внимательно осмотрел цветочные горшки, надев очки, заглянул под жесткие бархатные листья фиалок и с душевным трепетом нежно оглядел бегонию — подарок на пятидесятилетие от лучшего друга. Асимметричные коричнево-красные листья с легким мохером всегда казались Фаррычу воплощением сердец, небрежно вырезанных из тонкого войлока по наброску ребенка или художника. Он был уверен: такие нелепые, кривые листочки не могли появиться случайно. Нет сомнения — кто-то задумал их и, прежде чем воплотить, сделал несколько эскизов, игриво смешав акварель: сочно-зеленую, махаон, бордовую и коричную. Фаррыч покрутил перед собой легонький пластмассовый горшочек с бегонией и поставил на подоконник, забыв, что искал, зато обретя редкий миг счастья. Ведь и вправду все не случайно.
Привлеченная тишиной, Сония возникла в дверях и, не шевелясь, наблюдала за маленьким расследованием супруга. При других обстоятельствах она бы давно предложила свою помощь, но тут только пожала плечами. Сония удивлялась и шептала сыну: «Последнее время отец беспокойный: разыскивает что-то, мечется по дому, обнюхивает углы. Может быть, подозревает, что ты начал курить, ну-ка дыхни, пойдем, вывернешь карманы куртки».
Чтобы утешить мужа, она неделю назад купила кокосовый освежитель воздуха, в супермаркете ей сказали, что это новинка, уже завоевавшая звание лучшей покупки сезона. Но сейчас Сония только разводила руками: эта хваленая новинка бессильна, все утро Фаррыч беспокойно слоняется по дому, принюхивается, и ему явно не по себе. Она застыла в дверях и украдкой наблюдала, как он суетится у подоконника. Устало, но не без нежности обняла взглядом его крепкие плечи и стройную спину, ласково из морщинок блеснула на его волосы, жесткие вихры которых с возрастом приняли приятно-сизый оттенок в отличие от ее блеклой седины, что небрежно закрашена хной. Она ласково наблюдала за ним, зная, что он всегда живет одновременно в двух местах, например, завтракает с ней, а сам в то же время находится еще где-то далеко, возможно в горах или в гостях у своего друга. И сердце Фаррыча бескорыстно предоставлено кому-то, впрочем, не на что обижаться, ей ведь выделен уголок проходной каморки сердца, что еще нужно? И она молча мирилась с этим долгие годы.
Нечаянно взглянув на часы, Фаррыч опомнился, заспешил к шкафу, где висит вычищенный, с любовью отглаженный костюм, не новый, линялый и выгоревший, зато поддень белую футболку — и уже выглядишь даже несколько с претензией для человека, который развозит овощи со склада по лавкам. Только метнулся от подоконника, как опять его нагнали этот буйный запах вина и легкий, совсем морской ветерок: соль, водоросли и рыба, еще битые ракушки, — все это снова возникло в воздухе и озадачило.
Фаррыч был уверен, что вспомнит, когда подобное ощущение уже преследовало его. Стараясь выловить разгадку, он потерялся в потоке повседневной мишуры: сверкали магнитофонные ленты, намотанные на провода, плачущее лицо соседки, у которой сын опять пропил пенсию, отколотый кусочек от радиоприемника, неделя прошла, а не склеил. На ум приходило постороннее, не то. Всплывали щемящие обрывки собственных падений: на прошлой неделе недолго колебался, потом весь вечер с удовольствием пил коньяк, а затем и водку с соседом. А со своим лучшим другом давно не перекидывался ни словом и, кажется, временами жил беспечно, как будто этой крепкой дружбы не существует. Почему-то вспоминалось удручающее: теперь по выходным сын убегает из дома, говорит, на футбол, но недавно парень из сигаретного киоска бросил вскользь, что сын Фаррыча как-то покупал табак и часто шатается по дворам без дела. Фаррыч вспомнил, что давно собирался поговорить с сыном, но как-то не находил верного начала.
Все это Фаррыч прояснил, впрочем не обретя облегчения, а лишь волнение и сырость. Между тем он не заметил, как натянул брюки, накинул пиджак, пропустив мимо ушей: «Па, ты в этом костюме — настоящий Дастин Хоффман». Не заметил Фаррыч и как пил кофе, похрустывая вафлей. Не услышал, о чем рассуждает жена и что просит купить вечером. Упустил, что бубнили по радио, а ведь хотел узнать, кто вышел в финал чемпионата по футболу. Не заметил, что выкипело из кастрюли, хотя обычно в таких случаях крутится у плиты, вытирает и ворчит на жену. Рассеянно чмокнул Сонию у двери и удивился: ведь захватил же сумку с ключами от пикапа, в котором, не различая дороги, витал до самого выезда на шоссе. Как сказал бы когда-то его отец, грубоватый человек: «Рылся в барахле из старых чемоданов»; старался различить и вытянуть, когда раньше уже гулял по квартире этот морской ветер, запах рыбы, вина, водорослей. И битых ракушек, словно кто-то бредет, приближаясь, по берегу и шуршит по ним босыми ногами, мокрыми от волн.
Надо заехать на склад и развести овощи по нескольким киоскам, что беспорядочно рассыпаны по городу, а две лавки и вовсе занесло на противоположные окраины. Эту ответственную работу Фаррыч проделывал легко, ведь давно заметил: намного проще расставить в кузове ящики по порядку предстоящего «путешествия» и только следить, чтобы соседние партии не путались. Тогда весь оставшийся день можно спокойно разъезжать по городу и думать о своем, выполнять работу, одновременно пребывая далеко-далеко, про себя вести беседу с другом и чувствовать его присутствие. А это уже немало.