Фаррыч - [3]

А друг звонил и в тишине ночного города успокаивал Фаррыча, шепотом нагонял сладостное видение ветвящегося древа, бесчисленные ветки которого на глазах крепли и множились, разрастаясь от случайного ростка — Фаррыча, что дрожит, прижимая телефонную трубку покрепче к уху, стараясь ничего не упустить. Ему так хотелось верить, он мечтательно упускал взгляд в темное окно, а в трубке друг голосом Джугашвили горячо, как тост, произносил: «Хорошего человека должно быть много — взгляни на небо, сосчитай звезды, если сможешь, столько будет у тебя потомков». Фаррыч чувствовал, что подобные утешения на ребенка рассчитаны, но как они заражали надеждой, как окрыляли!..

Следующий овощной магазинчик находится в двух кварталах от заправки. Но именно сегодня угораздило приехать в перерыв. Продавщицы и грузчик даже не посмотрели в сторону Фаррыча, потягивая незамысловатый обед из кружек. Фаррыч, без интереса наблюдая за прохожими, вполуха слушал радио, перед финалом подводили итоги чемпионата по футболу, разные прохожие, даже никогда в жизни не видевшие мяча вблизи, предсказывали, кто, по их мнению, получит золото. Давненько не гонял мяча и Фаррыч, он сидел в раскаленной кабине, ждал до грех, когда наконец закончатся обед и какой-то дурацкий спор, пугающий громкими вскриками, раздражающий ржанием, чавканьем грузчика и более робкими, задыхающимися смешками продавщиц. Он нервничал, ведь надо объехать еще три точки. Всегда нервничаешь, когда время ограниченно и необходимо успеть. Почти восемнадцать лет назад он и Сония отчаялись, ей было под сорок, и дни рождения она, стесняясь и сожалея, перестала справлять. Тогда все чаще Сония начала пропадать на целый день и появлялась лишь к позднему вечеру, чтобы избежать бесконечных слезных разговоров и не чувствовать тяжести и тишины, которые были разлиты по комнатам, удручая и сжимая сердце уже в дверях. После она не раз тактично, но все же упрекала мужа, что в те дни он жил где-то далеко, безмятежный и одинокий. Что говорить, только ожиданием ночных звонков он и жил в то время. Ночью не спал, вслушивался в тишину. Ждал так чутко, что иногда улавливал даже тревожные ночные звонки из окон соседних домов. Смотрел на спящую Сонию и, обращаясь к своему далекому другу, молил шепотом: «Помоги моему неверию».

В одну мартовскую ночь, выслушивая тишину, Фаррыч растерянно рванул на себя форточку и позволил ветру ворваться в дом. Ветер хлестнул лицо влажной прохладой, а утром в комнатах пахло водорослями, морем, словно кто-то приближался, шурша по прибрежному песку и ракушкам. Запах прибоя сквозил по квартире всего несколько дней. Зато в тот же год в сентябре у них родился долгожданный сын. Осенней ночью ветер сверкнул чешуей и прошептал в форточку: «Вот видишь, а ты не очень-то верил».

С тех пор ночной утешитель стал напоминать о себе реже. Их разговоры большей частью касались отвлеченно-философских тем. По ночам, пока Сония качала хнычущего Айзека, Фаррыч на кухне выслушивал долгие мечтательные монолога друга о вечности, о нехватке покоя. Или кроткие, возможно хмельные, исповеди вселенского одиночества и бесконечно холостяцкого существования. В последнее время друг стал немного чужим, остепенился и отдалился. Звонил реже и начинал чаще с упрека. Или холодно, настоятельным тоном давал советы. Взял какую-то начальствующую, высокомерную манеру разговора, язвил и был жесток в оценках.

Около четырех Фаррыч завез три ящика апельсинов и тридцать пакетиков салата в круглосуточный супермаркет, что находится неподалеку от его дома. Усталый, он брел к подъезду, издали заметив, что асфальт разрыли, около ямы желтела гора песка и, тревожимая ветром, потихоньку рассыпалась по округе. Хрустя по сухому, раскаленному за день песку, Фаррыч дошел до подъезда, в этот момент кто-то оглушительно включил музыку, спугнув голубей с карнизов, взбудоражив леность подступающего летнего вечера. Приближаясь к своему этажу, Фаррыч почувствовал, как сердце сбивают удары динамиков, приводящие даже стены лифта в дрожь. Открывая дверь квартиры, он попал в цех, где оглушительный грохот и громкие завывания, переходящие в стоны певицы, чей томный голос, льющийся изо рта, словно набитого жевательной резиной, Фаррыч слышал за день уже раз пятнадцать: вблизи станций метро, из киосков, из приоткрытых окон машин. Немного раздраженный и усталый, он сначала тактично проговорил, но и сам не расслышал своей просьбы за погремушками и стуком поездов и вагонеток аранжировки.

Тогда Фаррыч собрал последние силы и проревел:

— Айзек, сделай потише, прошу тебя, — с удивлением заметив в зеркале, что от возмущения уши сделались почти вишневыми.

Айзек с подчеркнуто спокойным и в то же время обиженным видом, прижимая плечом к уху трубку телефона, унес магнитофон в свою комнату, закрыл дверь, и тут же все стихло. Растянувшись в кресле, Фаррыч скинул дымящиеся носки и почувствовал свои ступни живыми. Сония появилась в переднике, на ходу докладывая, что звонил хозяин, при этом она окинула мужа внимательным, пристальным взглядом.

— Сказал, что ты сегодня устало выглядел, справлялся о здоровье, предлагает взять отгул на пару дней, а что, отдохни…