Бесконечного везения не существует.
В конце-концов, кому-то обязательно это надоест. То ли Всевышнему, то ли смерти, чьи костлявые пальцы бессильно смыкаются, ловят пустоту, а смертный — обыкновенный, ничтожный смертный человек, — проскальзывает сквозь них. Снова и снова. Испытывает. Испытывает. Испытывает. Терпение того, кто по мановению руки может лишить жизни любое существо, в любой момент. Будь то дряхлый, доживающий свою жизнь старик, или неродившийся ребёнок в горячей утробе.
Дэрил — взрослый мальчик уже очень давно.
Так давно, что он плохо помнит, что означает быть не взрослым.
Ему кажется, что он появился на свет невероятно уставшим, изношенным и старым. Ему кажется, что все эти тридцать семь лет в подкорке его головного мозга сидело единственное слепое желание — следовать, которое, и он чувствовал это каждой своей ноющей костью, начало постепенно сменяться желанием остановиться.
Больше нет никого, за кем необходимо идти.
Дэрил сидит на кухонной табуретке, привалившись спиной к стене, и наблюдает, как Карл колдует над плитой. В занавешенное рваными шторами окно проникает мутный солнечный свет — это, пожалуй, единственный ясный день за десять месяцев, проведённых ими в Вирджинии.
Ясный день — это было хорошо лет пять назад.
У Карла один рукав белой рубашки подвёрнут сильнее, чем второй. Карл каждые секунд десять дёргает головой, смахивая с глаз отросшую чёлку. Его движения резкие, уверенные, короткие, словно он вгоняет в гнилые черепа нож — снова и снова. Его взгляд застывший, проваленный в поверхность плиты. У Карла все шансы взять золото в конкурсе «самый не похожий на подростка подросток какого-то-там-ссаного-года».
Дэрил смотрит. Карл молчит.
Он смотрит, как пацан открывает лоток, выбирает из середины яйцо и ударяет его о край сковородки. Как разочарованно поджимает губы, когда часть скорлупы падает в разогретое масло вместе с вязкой прозрачной жижей. Как бросает быстрый взгляд в сторону Дэрила, чтобы узнать, запалили его, или нет.
Запалили.
— Ладно. Это моя порция, — говорит он без улыбки и снова отворачивается к плите.
Дэрил согласно мычит и достаёт из мятой пачки «Camel», лежащей на столе, последнюю сигарету. Постукивает ею по столешнице, вертит в пальцах.
Он смотрит на закатанные рукава Карла, и думает, что Карл, наверное, тоже уже забыл, что когда-то был малолеткой. И, по меркам конца света, в свои восемнадцать он тоже тянет на старика — наверное.
Не то, что Дэрил.
Дэрил взрослый мальчик уже очень давно.
Он взрослый для того, чтобы называть себя мужчиной.
Он взрослый, чтобы находить на своём лице глубокие морщины: в углах глаз и на лбу. Чтобы находить в своих волосах блеклые серые пряди — всё больше и больше. Чтобы бриться за несколько минут парой заученных движений, оставляя щетину только на подбородке, чтобы не был так сильно заметен светлый шрам, разделяющий его нижнюю губу на две неровные части и уходящий вниз, к мякоти глотки под челюстью.
Он взрослый, чтобы выдирать жизнь сопляка с самыми потухшими в этом вонючем мире глазами из зубов смерти каждый божий день. Чтобы жрать его сырую или пережаренную яичницу и не смотреть на него, когда он сидит напротив, или идёт рядом. Чтобы вообще не смотреть на него, потому что — к чёртовой матери это дерьмо. Дэрил не хочет видеть мёртвых глаз напротив себя. Его воротит от трупов. Ему достаточно дохлых вокруг — он пачками валит их каждый день.
На его счётчике не хватило бы грёбаных нулей, чтобы передать примерное количество убитых им мертвецов.
А Карл оживает редко. Как будто у него начинают заканчиваться те маленькие батарейки, которые вдыхают в его взгляд немного желания… желания хотя бы что-то. Дэрил не знает точно — что.
Сказать лишнее слово.
Пожать плечами.
Быть не грёбаным механическим роботом, которым он стал после смерти Рика.
Просто не быть роботом. По этой причине Дэрил иногда очень хочет замахнуться и ударить его по лицу. Оживи, блядь. Тебе сраных восемнадцать лет. Оживи.
Карл соскребает со сковороды яичницу, перекладывает на тарелку, поворачивается к столу. Дерил делает вид, что всё это время смотрел в окно, за которым ясный до тошноты день. Такие дни дети рисуют на своих рисунках, Дэрил сомневается, что треснутые стёкла и неровно забитые окна мёртвых домов хорошо впишутся в этот пейзаж. Он поднимает руку и сминает губами сигаретный фильтр. Чиркает зажигалкой.
Ещё немного позже он делает вид, что горелая яичница с острыми крошками скорлупы — его любимое блюдо.
Карл ест молча.
Дэрилу восемь, когда к ним во двор начинает захаживать пузатый черномордый щенок с крупными лапами и острыми ушами. Дэрил не прогоняет: подкармливает его, забивая хрен на бурчание Мерла. Отдаёт часть своего обеда, или ужина, просто потому, что это — первое существо в его жизни, о котором можно попробовать позаботиться. И, возможно, не чувствовать себя прицепом к старшему брату — хотя бы какое-то время.
Он просто подкармливает щенка, а тот внезапно приживается в их тесной и тёмной норе — сначала появляется ежедневно, а однажды и вовсе не уходит. Спит на крыльце, живёт на улице, тыняется между наваленным во дворе шифером, жуёт старую шину от отцовского фургона, когда начинают резаться зубы. Получает собственную миску и кличку Гнида. Начинает отзываться на неё уже через пару недель.
