Владимир Шуля-Табиб
ДВА ДЕРЕВА НА ПЛЯЖЕ БЕЗ СНЕГА
...И здесь мне не повезло: снега нет. Хотел где-нибудь на пустынном пляже слепить
Снеговика, выпить с ним по-братски, поговорить душевно. Да вот беда - нет снега. Придется
опять пить в одиночку. В новогоднюю ночь. Впервые в жизни. Впрочем, мне никто и не
нужен... Вру, конечно - нужен-то, нужен, да нет никого. Не то чтобы совсем уж нет, а как в
песне - “разнообразные не те”. Словом, иных уж нет, а те... Разметала нас судьба во все
стороны. Как осколки взорвавшейся гранаты. Коля во Флориде, Лешка в Бостоне, Гришка в
Израиле, Игорь в России. И на небесах столько же. А я здесь. Один на один с океаном.
Океан неспокоен, шумит... Что-то хочешь сказать? Успеешь, дружок, новогодняя ночь
длинная, еще наговоримся…
“Любовная лодка разбилась о быт” - вот-вот, и в который уже раз. Судьба что ли
такая, очередной ее фортель?
Где-то рядом и чуть сзади - веселые голоса, молодой смех. Что-то зашуршало, треснуло, и уплыли голоса, стихло все. Оглянулся - ѐлку выбросили, да еще вершинку
сломали. Так и лежит - стройная, пушистая, вся в серебряных паутинках. И со сломанной
шеей. У них закончилось Рождество, а Новый Год тут не праздник. Поэтому тебя, Ёлочка, за
ненадобностью и вышвырнули.
Как и меня. Только для меня эта ночь - верная примета, как пройдет год. Новогодней
ночи я верил всегда, и никогда еще она не подводила.
Что ж, и мне вот так вот валяться со сломанным стержнем?.. Нет уж. Сейчас, милая, шейку твою мы подвяжем, ленточки расправим, есть у меня в кармане несколько карамелек
— нацепим тебе сережки, воткнем тебя в песок… Черт возьми, да ты, оказывается, и в самом
деле красавица, куда до тебя Снеговику! Но ведь ты со мной выпьешь, не станешь
жеманиться? Вот и славно. Ты такая молоденькая, стройная, совсем как та, которая... Давай-
ка, Ёлка, проводим Старый Год - что-то хорошее ведь и в нем было, за это и выпьем.
Океан шуршит: “Не с-спеш-ш-ши-и...” Что ему, океану, до времени? У него времени -
бездна, вечность. Это у нас вечности нет, носимся по жизни - работаем, воюем, кого-то
убиваем, кого-то спасаем. Пока судьба, припрятав острый коготь, в неподходящий момент
вдруг ка-ак полоснет — по самому чувствительному... Едва переведешь дух, оглянешься, —
а любимая уже далеко, и не с тобой… Может, тот самый момент и пропустил, когда все еще
можно было исправить?.. Только вряд ли. Любовь умирает внезапно, и никакой реанимации
не существует. Все сразу окончательно и необратимо. Умерла, так уж умерла...
Кстати, в молодости был я патологоанатомом. Вот и думаю: а не провести ли нам
вскрытие умершей любви?.. Не хочешь? Права, конечно — сложно оно. Странная ведь штука
любовь: живет в двоих, умирает в одном. Сама бесплотна, эфемерна, зато смерть ее — ух как
материальна. Умерла-то она в ней, а причины — причины во мне. Меня и будем вскрывать, все равно больше некого... Больно, конечно: резать-то по живому, как ни странно. Да выхода
нет. А то ведь и следующая любовь умрет, если, конечно, успеет родиться.
Страшно, Ёлочка? Ладно, объясняю. Каждое вскрытие начинается со стопки спирта
внутрь, потому как внутренности человека не слишком эстетичны и с запашком. Не розы, очень даже не розы... Так я тебе налью? Не будем нарушать традицию, выпьем. Как
говаривал мой комбриг в Афганистане: “За неминуемый успех нашего безнадежного дела!” Да, даже в Афгане бывали новогодние ночи, и водка, и тосты, и салюты. Как же без салюта?
Без салюта мы никак.
...Встречали восемьдесят первый год. Час ночи, во всем лагере - гульба, пьяные песни.
Кому повезло, удалось пригласить и девушек из соседнего медсанбата, так что праздник у
них еще и с любовью.
В нашей компании дам не было, сидели мы перед палаткой на песке, почти как я
сейчас, разве что песка было побольше - полторы тысячи километров песка. Нас было
четверо офицеров, вместо елки нарядили веник, пили неразбавленный спирт, заедали
тушенкой и картошкой “в мундирах”, пели под гитару, трепались о любви и о войне.
Внезапный грохот, пронесшийся над лагерем, вымел всех из палаток и глиняных
хибар. Стреляла артиллерия боевого охранения. Носились заряжающие, суетились у
прицелов наводчики. Глухо ухнули шестнадцатиствольные десантные “Грады”. Вдоль
батарей бегал пьяный комбриг и самозабвенно орал: “Перр-р-вая-а! Оскололочно-фугасны-
ым! По пристрелянным ориентира-ам! За-алпом! Ого-онь!.. Втора-а-я!..” Через пятнадцать минут все стихло так же внезапно, как и началось. В пьяной голове
болталось недоумение: если это бой, почему молчат пулеметы и автоматы? А если салют, почему осколочно-фугасными? И почему стволы смотрят в сторону ближайших кишлаков, с
которыми у нас были вполне спокойные отношения?
И в это время оттуда, где были кишлаки, донесся душераздирающий женский вой, рыдания и снова вой. Это было настолько жутко, что волосы встали дыбом и по спине
