— Смирение, — философски сказал Ван, и постучал костяшкой пальца по металлической пластинке в двери. — Когда ничего нельзя изменить, остается делать вид, что все под контролем, хотя ты ни черта не понимаешь и в глубине души можешь быть абсолютно против.
— Смирение — другое имя усталости, — отозвалась Дьюи. — Постучи погромче, я замерзла.
— Если бы ты достигла просветления, тебя не волновали бы такие мелочи, — он снова постучал по пластинке. — Здесь нельзя шуметь, кстати.
— Почему?
— Горы нестабильны. Риск любого такого Дандарата.
— Какого еще Дандарата?
— Так, читал где-то про монастырь с таким названием, еще в детстве.
— До Третьего Удара?
— До Второго. Я старше, чем кажусь.
Дверь распахнулась и лысый старик в бесформенной одежде терпеливо уставился на пришедших, спрятав морщинистые руки в длинные широкие рукава.
— Мы просили о встрече, — неловко сказал Ван. — Нам обещали содействие. Это Дьюи, а я Ван из Международной…
— Не надо, — вдруг ясным и трезвым голосом произнес старик. — Я вас вижу. Вы можете войти.
Ван и Дьюи переглянулись, скинули одновременными движениями капюшоны парок и переступили порог. В помещении было темно, но дальняя дверь вела куда-то, где явно горел огонь. После бесконечных просторов белизны под серыми тучами яркий желтый свет вызывал желание плакать.
— Я проведу вас, но разговаривать с ним вам придется самим, — предупредил старик. — Не исключено, что он не захочет вам помочь, как не исключено и обратное.
— Подождите, если он не хочет помочь, зачем согласился на встречу? — насторожилась Дьюи.
Старик пожал покатыми плечами.
— У него нет своих желаний, — ответил он. — Здесь их ни у кого нет. Помощь зависит от вашего желания получить ее.
Они втроем остановились перед деревянной дверью с железным кольцом, которым старик еле слышно звякнул, прежде чем войти. Ван поспешил за ним, чтобы увидеть знаменитость. Дьюи остановилась у него за плечом, недоуменно глядя на матрас на полу, потом на своего спутника — по ее представлениям человек, избавившийся от всех желаний, должен быть как минимум совершеннолетним. Старик сдержал усмешку, отступил назад и растворился за дверями.
Знаменитости было от силы четырнадцать, может быть пятнадцать, возраст трудно читался на круглом, лишенном мимике лице. Большие уши на стриженой голове выглядели локаторами, словно у летучей мыши.
— Восемнадцать, — вдруг сказала знаменитость.
— Что восемнадцать? — глупо повторил Ван.
— Зим. Мне. Вы пришли узнать мой возраст?
— Нет. Конечно, нет.
Ван посмотрел в глаза-щелочки подростка, тот двинул надбровными дугами, лишенными растительности, что должно было означать не то поощрение, не то вежливое приглашение.
— Я не знаю, как начать, точнее, как объяснить, потому что все это совершенно антинаучный бред, но… — Ван набрал воздуха в легкие. — Одним словом, нам нужна астральная связь с космическим кораблем.
Глаза подростка все-таки раскрылись, они оказались черными, словно маслины, но вопросов он не задал, поэтому Ван продолжил:
— Колонисты улетели еще пятьдесят лет назад, по нашим подсчетам они должны были достигнуть Глизе в прошлом году, но никакой связи с ними нет уже несколько лет. Они наша единственная надежда.
— Почему? — в голосе подростка не было любопытства, только равнодушное уточнение обстоятельств.
— Черт его знает, — хмуро отозвался Ван, забыв, что разговаривает с монахом. — Не то природа обиделась, не то боги нас разлюбили все какие есть на свете. Планета гибнет. Если бы колонистам удалось основаться на Глизе, это дало бы людям надежду и цель. Сейчас у нас нет ни того, ни другого. Честно говоря, ничего у нас уже нет.
Он посмотрел на Дьюи, та сидела на полу, подперев щеки кулаками, и лицо ее было похожим на какого-то каменного божка.
— Помогите нам… как это назвать, даже не знаю, но ведь как-то вы это делаете, раз достигли боддхи. Они не могли умереть, корабельная система интеллекта защитила бы их от всего, что может случиться в космосе, я уверен, что люди живы. Так какого же…
Ван не договорил, тяжело дыша, Дьюи тоже хранила молчание. Знаменитый подросток подтянул к себе ноги и уперся в колени круглым подбородком. В помещении наступила тишина, прерываемая только потрескиванием масла в светильнике. Черные тени плясали на стенах и Дьюи уже начала клевать носом, когда монах вдруг тоскливо произнес:
— Кретины вы конченые.
Ван вздрогнул и поднял голову, в немом недоумении уставившись на подростка — он не мог этого сказать. Но тот, двигая румяными губами, повторил ругательство.
— Я не… — растерянно начала Дьюи, но Ван вдруг схватил ее руку и сдавил пальцы.
Черные тени съежились, словно в помещении прибыло света. Подросток поднял голову и посмотрел на них с отчетливой мрачной злобой.
— Кто программировал этот сраный корабельный скайнет? Ты, Ванчик?
— Я, — пробормотал Ван, пытаясь определить, кто сейчас говорит с ним через чужой рот. — Вы целы?
— Целы, мать твою, все как есть, в крио-камерах плаваем в растворе, твой искин нам дровишек подбрасывает, чтобы мы окончательно не замерзли. Он же так был запрограммирован тобой, да? Чтобы мы ни в чем не нуждались?
