Сюзанна Бэк (Swordnquill)
Другая точка зрения
Перевод lena57 и Gray
Часы на прикроватной тумбочке подсказывают мне, что до рассвета еще несколько часов, а я все еще здесь, и все еще не сплю. Это часто происходит именно в эти ранние, утренние часы, но я научилась дорожить ими, ибо они приносят мне странное чувство, своего рода грустную умиротворенность. В эти несколько часов темноты перед тем, как земля проснется, чтобы поприветствовать новый день, мои демоны лежат тихо и спокойно. Они всегда со мной, призраки и грехи моего прошлого, но в эти предутренние часы их зов кажется таким далеким, а главное — совершенно неважным.
Всю мою жизнь люди считали меня сильной и молчаливой, без особого полета фантазии и не склонной к серьезному самоанализу, и если по поводу второго я еще могла бы поспорить, то первое — это абсолютная правда. В тихом омуте, как говорится, черти водятся, а то, что находится внутри меня, кажется, действительно находится очень глубоко. Так глубоко, что сквозь мрак своего прошлого я иногда не могу ничего разглядеть, но знаю, что там всегда отыщется свет, который позовет меня домой.
Мой свет.
Моя любовь.
Она спит в нашей кровати, такая манящая, притягательная, так похожая на маленького ребенка, который весь день бегал и играл, и вот свалился без задних ног. Конечно, она далеко не ребенок, но если посмотреть на нее сейчас, когда ее невинное и прекрасное лицо залито лунным светом, то можно подумать, что ее не затронули суровые реалии жизни.
Это ошибочное впечатление, но я бы не стала придираться к ошибке. Даже сейчас, после того как мир попытался втоптать ее в грязь, ее дух остался несломленным, а сама она сияет изнутри, сияет таким светом, какого я не встречала ни у кого из живущих. Именно этот свет и держит меня в здравом уме, и в глубине душе своей я полностью осознаю, что без него я бы давно и навсегда погибла.
Да, с течением лет она изменилась, она стала еще прекраснее, и мое сердце до боли замирает просто оттого, что я смотрю на нее. Но когда она вот так погружена в глубокий сон и окутана лунным светом, я легко могу разглядеть в ней ту молодую женщину, какой она была тогда, когда наши глаза впервые встретились.
Себя я тоже вижу, с пугающей легкостью вижу ту личность, которой я была давным-давно, и которая до сих пор остается со мной, принося всепоглощающее чувство стыда и сожаления. Мною тогда владели демоны, и хотя мне следовало бы устрашиться, меня это не пугало. В то время я считала, что они и были мною, были всем, чем была я, и всем, чем я когда-нибудь могла стать. Просто так изначально повелось, и я это приняла, и даже наслаждалась ролью осквернительницы, убийцы и монстра. Эту роль я научилась исполнять исключительно хорошо и, если честно, играла с особым рвением, которое заставляло любого здравомыслящего человека держаться от меня подальше.
Одно преимущество, однако, из-за моей мрачности у меня все-таки было — всем были известны мой облик и моя закрытость, две вещи, которые я лелеяла больше всего, и меня уважали из-за страха перед возможными последствиями, которые я не замедлила бы воплотить в жизнь.
В то время и в том месте это был максимум, который я могла выжать из такого положения вещей. Свобода не оглядываться каждую минуту каждого дня — в конце концов, это и была единственная настоящая свобода, которой я обладала.
Но это было гораздо больше того, о чем большинство других могло только мечтать.
Мое Великое Возвращение в пристанище обездоленных было тщательно отрепетировано, как и любой мюзикл в каждом театре на задворках Бродвея. Это было сделано намеренно, конечно, жалкое мелочное зрелище было предназначено для того, чтобы показать всем, кто здесь раб, а кто Владыка, но я частенько слышала, что именно животные управляют зоопарком, независимо от того, что их смотрители о себе думают.
Слух о моем возвращении распространялся среди населения тюрьмы, как лесной пожар, гонимый вперед сильным ветром. Публика была на месте, и до того завелась, что охранники, шедшие по обе стороны от меня, дрожали от страха, который они пытались скрыть, дергая мои цепи и этим пытаясь показать свое господство надо мной — несчастной, униженной злодейкой, получавшей в точности то, что заслужила.
То, что я играла не по их правилам, приводило их в бешенство, но это была моя территория и, честно говоря, с оружием или нет, они были слишком оторваны от жизни, чтобы нанести вред кому бы то ни было, кроме самих себя.
Я слышала свое имя, которым меня нарекли в этом самом месте много лет назад, оно звенело под крышей с силой, граничившей с первобытным неистовством. В этом не было ничего удивительного, ведь именно из неистовства и было возведено это место — ну, правда, понадобились еще кирпичи и цемент, чтобы обнести его высокими стенами.
Не стану врать и говорить, что от этого звука мои плечи не распрямились, а грудь не выпятилась, как у напыщенного петуха, разгуливающего вдоль навозной кучи. В конце концов, я была тем, кем была, и оказанное мне почтение было похоже на почести вернувшемуся герою-победителю.
Гул нарастал, словно он был живым, он отражался от цементных стен, металлических перил, лестниц и решеток, которые держали нас в клетках, как животных, которыми мы, по сути и были; все казалось нереальным, будто в мире не было больше ничего, кроме звука моего имени, которые повторялись, как заклинание — снова, и снова, и снова.
