Канонада стихла. За открытым окном наконец можно было различить шелест листвы на вековых дубах, растущих вдоль аллеи, ведущей к бывшей барской усадьбе, где располагался госпиталь. Прохладный ветерок с реки доносил сладковатый запах клевера, смешанный с гарью. Достав сигарету из портсигара, Маренн подошла к окну. Щелкнув зажигалкой, закурила. Солнце садилось за деревьями красным кровавым шаром на западе, а напротив — на востоке на темнеющем небе — танцевали грозные отблески пожаров. Вдруг за углом послышался шум мотора. Явно не санитарная машина — бронетранспортер или танк. «Кто это пожаловал?» — Маренн не успела подумать, как услышала поспешные шаги в коридоре. Дверь распахнулась.
— Фрау Сэтерлэнд… — Медсестра Беккер не договорила, ей пришлось посторониться.
— Мама!
Маренн вздрогнула. На пороге стоял Штефан. Запыленный. На лице следы гари. Только что из боя. На руках он держал… собаку, немецкую овчарку. Всю в крови.
— Я пыталась сказать герру офицеру, что сюда вот так вот нельзя, — пролепетала Ингрид растерянно.
— Все в порядке. — Маренн кивнула. — Это мой сын. Как ты здесь оказался? — спросила она недоуменно. — Отменили приказ? Насколько я понимаю, ты должен быть сейчас довольно далеко отсюда. И что это? — Она указала взглядом на овчарку.
— Собака.
— Я вижу. Откуда?
— Это потом, мама. — Штефан решительно шагнул вперед. — Она умирает. Мама, помоги. Ты же можешь. — Он посмотрел прямо ей в лицо, прямой, пронзительный взгляд светлых серых глаз.
— Что ж, если еще не поздно. — Маренн быстро подошла, взяла лапу собаки. — Быстро неси в операционную, — сказала Штефану. — Ингрид, пойдете со мной, — приказала медсестре, — будете ассистировать.
— Но у нас же госпиталь для людей, — проговорила та неуверенно, но тут же осеклась, заметив недовольство на лице Маренн. — Слушаюсь, госпожа оберштрумбаннфюрер, — добавила она едва слышно.
— Это сука. Молодая, года два или три. Сильно обезвожена, потеряла много крови. Обе передние лапы перебиты. Еще одна пуля, судя по всему, застряла в легком, но до сердца не дошла… Так ты ничего не хочешь мне объяснить? — Маренн внимательно посмотрела на Штефана, сидевшего на подоконнике в операционной. — Что за тайна?
— Выживет?
— Сейчас поставим капельницу, удалим пулю. Думаю, да.
— Тайны нет. Но это… не наша собака. — Штефан соскочил с подоконника и подошел ближе. — Их. Большевиков. Одна выжила случайно. Там у этой деревни, название не произнести, наши взяли в кольцо батальон их пограничников, с ними были служебные собаки. Отступали они от Киева. Видимо, уже не было больше патронов, ничего не было. Бросились врукопашную, вместе с собаками… — Штефан запнулся. — Собаки зубами рвали глотки. Кровавое месиво. Вызвали танки на подмогу. Нас с нашего направления сорвали, мол, на усиление. Но, слава богу, у нас на переправе, на командирском танке, от жары, видно, башню заклинило. Пока разбирались, доползли только к финалу. Но картина ужасная: люди, собаки — все в кучу, сплошная кровь.
Из них никто не выжил, ни люди, ни собаки. Вот только она. — Штефан с нежностью провел рукой по неподвижному телу овчарки. — Когда уже стемнело — слышу, скулит, сразу бросился туда, живая. Она мне не давалась. Хотела укусить, но сил не хватило. Вот только порвала. — Он показал на рукав. — В глазах такое страдание, такая боль. Лежала рядом с парнишкой, совсем молоденьким. Его гусеницей раздавило, все кишки наружу. Он ее своим телом накрыл, вот и жива осталась. Я все понимаю: война. Но чтоб давить гусеницами безоружных людей, а тем более собак…
— Ну а щенков ты рядом не видел? — Маренн улыбнулась, стараясь его отвлечь.
— Щенков? — Штефан явно растерялся. — Нет…
— У нее недавно были щенки. Три овчаренка.
— Они, наверное, местным отдали. Нет, щенков не видел. — Штефан пожал плечами. — Какие там щенки…
— Что ж, пулю вытащу, что дальше? — Маренн наклонилась над раненой собакой. — В танке с собой возить будешь? Она хозяина не забудет. Убежит. Овчарки, сам знаешь, одного хозяина признают.
— Что ж, пусть бежит. Главное, чтобы выжила. Найдет кого-нибудь, кого своим признает.
— А то смотри, могу забрать в Берлин… — Маренн заметила как бы невзначай. — Будет нашему Айстофелю подружка. Что скажешь?
— Не знаю. — Штефан вздохнул. — Я был бы рад. Назвал бы ее Альма. Но собаке, как и человеку, на своей земле жить надо, где родилась. В деревне жителям оставлю.
— Ладно, посмотрим. А теперь иди, не мешай, — попросила Маренн строго. — Мне над твоей Альмой серьезно поработать надо. Подожди меня в кабинете. Там еще кофе горячий.
Спустя час она вошла в бывшую музыкальную гостиную хозяйки дома, служившую ей и кабинетом, и спальней, и столовой. Здесь от всего былого убранства остался только расстроенный рояль с простреленной из винтовки крышкой — единственная вещь, которую не вынесли из усадьбы те, кто полностью ее ограбил, даже обивку содрали со стен. Штефан сидел на полу, разбирая книги, сложенные стопками под роялем. В пепельнице рядом дымилась сигарета. Услышав ее шаги, вскинул голову. Взглянул напряженно.
