ГРАФУ ФИЛИППУ ЧЕСТЕРФИЛЬДУ[3], пэру Англии, кавалеру высокопочетного ордена Подвязки.
Быть может, милорд, эти сцены не достойны покровительства Вашей светлости, и все же замысел, легший в основу некоторых из них, непременно должен послужить им рекомендацией в глазах того, чья известность зиждется на борьбе за славное дело свободы, ибо коррупция, изобличаемая здесь, способна однажды оказаться для нее неодолимым противником.
Свобода сцены[4], мне думается, не менее достойна защиты, чем свобода печати. По мнению автора, не составляющему для Вашей светлости тайны, пример оказывает на человеческий ум действие более непосредственное и сильное, нежели наставление.
По-моему, милорд, в отношении политики это еще вернее, чем в отношении этики. Самое жестокое осмеяние роскоши или жадности производит подчас весьма малое впечатление на любителя плотских наслаждений или скупца, но живое воспроизведение бедствий, навлекаемых на страну всеобщей коррупцией, может, как мне кажется, иметь весьма ощутимое и полезное действие на зрителей. Сократ, который своей гибелью в немалой степени обязан презрению, навлеченному на него комедиями Аристофана[5], навсегда останется примером, свидетельствующим о силе театральной насмешки. Правда, здесь это оружие употреблено было во зло, но то, что способно лишить уважения даже добродетель и мудрость, куда легче сумеет вызвать всеобщее презрение к их противникам. Есть среди нас люди, кои так хорошо осознали опасности, таящиеся в юморе и остроумии, что решили навсегда избавиться от них. Они правы, нет сомнения. Ведь остроумие подобно голоду: его никак не удержишь при виде обильной и разнообразной пищи.
Но если могущественные сыны Глупости употребляют все свое влияние для защиты своих более слабых собратьев, Вы, милорд, любимый отпрыск английских Муз, будьте покровителем младших потомков этих богинь. У Вас столько же оснований любить их, сколько у других страшиться, ибо, как Вы, наверное, и сами не преминули заметить, заслужить у Муз славу, а у наиболее проницательных и достойных из людей - рукоплескания, - вот единственные награды, на каковые может рассчитывать истинный патриотизм, ставший предметом насмешек для иных злопыхателей. Я прошу не за себя, а за других, ибо быть причисленным к тем, для кого я стараюсь снискать Ваше расположение, дает мне право лишь величайшее восхищение и уважение, которое испытывает к Вам милорд,
покорнейший слуга Вашей светлости
Генри Фильдинг.
Эта комедия была начата в Лейдене в 1728 году. Однако, набросав несколько разрозненных сцен, автор оставил ее и долго о ней не вспоминал. Сперва я писал ее для собственного развлечения; и, разумеется, не чем иным как донкихотством было бы ждать других плодов от попытки воспроизвести характеры, столь блестяще обрисованные неподражаемым Сервантесом. Невозможность превзойти его и крайняя трудность идти с ним в ногу - всего этого оказалось достаточно, чтобы повергнуть в отчаянье самонадеянного автора.
К тому же я скоро обнаружил, что совершил ошибку, которой был обязан недостатком житейского опыта и слабым знанием света. Я понял, что перенести действие в новую обстановку и дать моему рыцарю возможность проявиться в ней иначе, чем в романе, гораздо труднее, нежели я воображал. Человеческая природа всюду одинакова, а привычки и обычаи разных наций не настолько изменяют ее, чтобы Дон Кихот в Англии заметно отличался от Дон Кихота в Испании.
Соображения мистера Бута и мистера Сиббера[6] совпали с моими; проглядев упомянутый набросок, они отговорили меня от опрометчивой мысли поставить его на сцене. Пьеса снова была водворена ко мне на полку и, наверно, погибла бы там в забвении, если б мольбы попавших в беду актеров Дрюри-Лейна[7] не заставили меня взяться за ее исправление; в то же время мне пришла в голову мысль добавить сцены, относящиеся к нашим выборам.
В переделанном виде пьеса многократно репетировалась в этом театре, и был уже назначен день ее первого представления, но великан Каджанус, из рода, который всегда был враждебен нашему бедному дону, так долго задерживал ее появление перед зрителями, что актерские бенефисы заставили бы перенести спектакль на следующий сезон, не передай я пьесу туда, где она ныне поставлена[8].
Я задержал внимание читателя для того, чтобы объяснить, почему комедия публикуется в ее теперешнем виде, и предоставить ему возможность отличить части, возникшие в этом сезоне, от других, написанных в более ранние годы, когда еще не существовало большинства произведений, которыми я пытался доставить развлечение публике.
