Как в былые времена, я появился из оврага за домом и постучал особым стуком в кухонное окно.
— Входи давай, — сказала Ма.
Внутри на лестнице высились кипы журналов, на плите — кипы газет, а из сломанной духовки торчали увязанные в пук вешалки. Ничего нового. Разве что след от воды, похожий на голову кошки, на стене над холодильником и наполовину свернутый старый рыжий ковер.
— Пуёвая из меня уборщица, — сказала Ма.
Я посмотрел на нее с усмешкой.
— Пуёвая? — сказал я.
— Один пуй, — сказала она. — На работе насели.
Ма была известная матерщинница. Но теперь работала в церкви. Ну и вот.
Мы постояли, глядя друг на друга.
Потом по лестнице, грохоча, спустился какой-то мужик: еще старше, чем Ма, в одних семейных трусах, походных ботинках и утепленной кепке, из под-которой торчали длинные волосы, забранные сзади в хвост.
— Кто это? — спросил он.
— Сын, — смущенно ответила Ма. — Микки, это Харис.
— Назови худшее из того, что ты там совершил? — сказал Харис.
— А Альберто где? — сказал я.
— Альберто слинял, — сказала Ма.
— Альберто дал деру, — сказал Харис.
— Я на этого пуя зла не держу, — сказала Ма.
— А я на этого хуя зло держу, — сказал Харис. — Он мне, помимо всего прочего, еще и десятку должен.
— Харис не может без мата, — сказала Ма.
— Она тоже не может, но на работе насели, — пояснил Харис.
— Харис не работает, — сказала Ма.
— А если б и работал, то не там, где рот затыкают, — сказал Харис. — Где я мог бы говорить, что хочу. Где меня принимали бы, какой есть. Вот в таком месте я бы, пожалуй, работал.
— Не больно-то много таких мест, — сказала Ма.
— Где я мог бы говорить, что хочу? — сказал Харис. — Или где меня принимали бы, какой есть?
— Куда ты бы пошел работать, — сказала Ма.
— Он надолго? — сказал Харис.
— Как захочет, — сказала Ма.
— Мой дом для тебя открыт, — сказал Харис.
— Это не твой дом, — сказала Ма.
— Покормила бы лучше парня, — сказал Харис.
— Без тебя разберусь, — сказала Ма и прогнала нас с кухни.
— Крутейшая чува, — сказал Харис. — Я давно к ней присматривался. А тут Альберто свинтил. Вот ты мне скажи. Живешь с крутейшей чувой, чува заболевает, ты свинчиваешь?
— Ма заболела? — спросил я.
— Она тебе не сказала? — сказал Харис.
Харис поморщился, сжал руку в кулак и приложил к своему затылку.
— Опухоль, — сказал он. — Но я тебе этого не говорил.
Ма напевала на кухне.
— Надеюсь, ты хоть ветчину жаришь, — крикнул Харис. — Парень с войны вернулся — нужно бы ветчинкой побаловать.
— Тебе-то какое дело? — крикнула Ма в ответ. — Первый раз его видишь.
— Но уже люблю как родного, — сказал Харис.
— Думай, что говоришь, — сказала Ма. — Ты ж родного на дух не переносишь.
— Точно, — сказал Харис. — Два сына, и обоих на дух не переношу.
— И с дочерью будет то же, если когда-нибудь встретитесь, — сказала Ма.
Харис широко улыбнулся, словно обрадовавшись, что Ма знает его как облупленного: рано или поздно он действительно начинал ненавидеть всех своих отпрысков.
Вошла Ма с ветчиной и яичницей на блюдце.
— Может волос попасться, — сказала она. — Чего-то лезть стали. Линяю напуй.
— Приятного аппетита, — сказал Харис.
— Молчи, старый пуй, — сказала Ма. — Не ты готовил. Пойди лучше посуду помой. Вот будет польза.
— Мне нельзя мыть посуду, и ты это знаешь, — сказал Харис. — По причине сыпи.
— У него сыпь от воды, — сказала Ма. — А спроси, почему ему вытирать нельзя?
— По причине спины, — сказал Харис.
— Как отговорки находить, он мастер — сказала Ма. — А как делом заняться — пуй.
— Вот он уйдет, и займемся делом, — сказал Харис.
— Ну, Харис, это уж слишком, фу-фу-фу, — сказала Ма.
Харис поднял руки и потряс ими над головой, как рестлер, одержавший победу.
— Мы тебя положим в твоей бывшей комнате, — сказала Ма.
На моей кровати валялись охотничий лук и костюм, оставшийся от Хеллоуина: лиловый плащ с капюшоном и пришитой к нему маской привидения.
— Раскидал свое барахло, старый пуй, — сказала Ма.
— Ма, — сказал я. — Харис мне все сказал.
Я сжал руку в кулак и приложил к своему затылку.
Она посмотрела на меня без выражения.
— Или, может, я его не так понял, — сказал я. — Опухоль? Он сказал, что у тебя…
— Вот брехло, — сказала она. — Всем какую-нибудь пуйню про меня порет. Почтальону сказал, что хожу на протезе. Айлин, которая в гастрономе работает, — что у меня глаз вставной. Продавцу в хозяйственном — что, типа, в обморок могу грохнуться и пеной брызгать, если меня разозлить. Тот теперь как видит меня, тут же выпроваживает.
Чтобы показать, в каком она порядке, Ма подпрыгнула, хлопнув ладонями над головой, и приземлилась, расставив ноги.
Харис с грохотом поднимался по лестнице.
— Я ему не скажу, что ты мне сказал про опухоль, — шепнула Ма. — А ты не говори, что я назвала его брехлом.
Это было уже совсем как в былые времена.
— Ма, — сказал я, — а Рене с Райном где живут?
— У-у, — сказала Ма.
— У них теперь уютное гнездышко, — сказал Харис. — Денег хоть лопатой греби.
— Не уверена, что оно того стоит, — сказала Ма.
— Ма думает, что там без рукоприкладства не обходится, — сказал Харис.
— Не обходится, — сказала Ма. — Я таких, как Райн, насквозь вижу.
— Райн занимается рукоприкладством? — сказал я. — Он бьет Рене?
