Глава 1: Прибытие в Дом на берегу
И мне снится сон, многократно виденный прежде… и я все так же не могу проснуться.
– Он вернулся, мисс Анна, но не таким, каким вы ждали его, – произносит Хаксли.
Услышав эту фразу в очередной раз, я уже не способна почувствовать что-либо, кроме усталости. Перед моими глазами стоит черная стена. Мрак разойдется позже – после того, как Хаксли известит меня о событии, разрушившим всю мою жизнь.
Следующие минуты заполнены мраком и тишиной. Там, где прежде было холодящее осознание, теперь – зияющие пустоты. Наконец, Хаксли объявляет – монотонно и мрачно, словно сообщает о собственной смерти:
– Мистер Сноу умер, мисс Анна.
Какой торжественный и печальный миг. Думал ли Хаксли, что мой отец доигрался?
Мрак распадается быстро тающими хлопьями, и теперь я вижу сутулую спину Хаксли, его поднятое лицо на тонкой старческой шее. Я смотрю на него сверху, стоя на длинной лестнице; ступени под моими ногами выстилает новый алый ковер – как вскоре выяснилось, непозволительная для нас роскошь.
У Хаксли морщинистые провисшие веки, глаза обесцвечены старостью, отчего он кажется слепым. Хаксли уже полвека служит в нашем доме, он бесконечно древний, как та терракотовая индейская статуэтка в гостиной, и столь же бесконечно добрый. Он нянчил меня, а прежде моего отца, и помнит не старым еще человеком моего дедушку, ушедшего до дня моего появления на свет. Хаксли стал слаб и рассеян. В действительности от него мало толку: он забывает, какой день недели сегодня, забывает имя кухарки, забывает передать письмо сразу после того, как возьмет его из рук почтальона (впрочем, в этих конвертах давно не приходят письма, только счета). У него дрожат руки, и поэтому он больше не подает чай. Но мы с отцом любим его и бережем его гордость: если Хаксли узнает, что только из любви к нему мы держим его в доме, он уйдет, и поэтому мы стараемся чаще поручать ему всякие мелочи, притворяясь, что они важны для нас. Хаксли верит – он полезен, может быть, даже незаменим – и всем доволен. Старики как дети – с ними легко хитрить…
(Мой бедный Хаксли. Мне больно представить его нынешнее существование… Рядом с ним нет людей, которым он нужен).
– Мистер Сноу умер на корабле. Уже близко к берегу, – продолжает Хаксли.
У папы была больная печень. Утешая меня, расстроенную его очередным отъездом (в детстве я переживала отсутствие папы болезненно), Хаксли однажды с упреком заметил о его болезни: «От разгульного образа жизни…» И тут же умолк. Вырвалось. Хаксли давно знал то, что мне стало известным только после смерти отца.
По моим щекам текут слезы. Я понимаю, что это настоящие слезы, и также понимаю – Хаксли далеко. В родном доме, стены которого когда-то казались такими неотъемлемыми, теперь живут чужие люди… и мне никогда не вернуться в него.
Лишь сон, но от него в сердце такая тяжесть…
– Кто эти люди, Хаксли? – мой испуганный шепот.
– Это моряки с корабля. Корабль называется «Фортуна», – Хаксли делает паузу и деликатно откашливается в тайной надежде, что до меня дойдет и он избежит необходимости объяснять.
На этом и других кораблях – плавучих казино – мой отец проводил много времени. Гораздо больше, чем со мной. Больше, чем где-либо еще. А я считала, что мой отец путешественник… До чего же я все-таки наивна.
– Они принесли тело.
Мой папа превратился в тело. Я не узнаю его. Это белое неподвижное лицо – чужое. Но я должна подойти… Сочувствие Хаксли так ощутимо, как нечто материальное. Правила есть правила, и я не могу развернуться и бежать от этого ужаса, что обрушился на меня столь внезапно. Я спускаюсь по лестнице очень медленно, не отрывая ладони от перил. Хаксли подает мне спокойную, обманчиво сильную руку (но я же знаю, каких усилий ему стоит заставить ее не дрожать) и ведет меня. Перед нами расступаются люди, черные и смутные, выглядящие для меня как столбы мрака. Должно быть, они беззастенчиво рассматривают мое лицо (страх и горе притягательны), но в моем отчуждении мне безразличны их взгляды.
Я вижу длинный деревянный ящик, лежащий на столе, и…
Что-то ледяное и мокрое упало на мою щеку, скользнуло к подбородку. Вздрогнув, я подняла голову. Потолок надо мной расплывался, мерк ослепительный блеск хрустальной люстры (новой люстры – папочка привык жить на широкую ногу), и затем все утонуло во мраке.
Еще одна капля упала на лицо, и я окончательно проснулась. Дождевые капли летели на меня сверху из приоткрытого окна, ползли по запотевшему стеклу, оставляя чистые дорожки. Дождь расходился, поезд же, напротив, замедлял ход. Мы остановились возле какой-то станции. Дождь ударил в полную мощь, ничего нельзя было разобрать, лишь синевато и тускло светил фонарь.
– Станция Блэк Ривер! – приглушенно объявил проводник, заглянув ко мне.
Я взяла свой небольшой саквояж и встала.
– Мисс, вам помочь? – спросил проводник.
Я покачала головой.
– Спасибо, у меня немного вещей.
Я проследовала за проводником вдоль купе. Пассажиры спали. Было очень тихо, только слышалось, как шелестит дождь. Проводник взглянул на меня украдкой, должно быть, отмечая мое бледное лицо и скромную одежду, затем оглядел неприветливую станцию Блэк Ривер. Он явно мне сочувствовал, и я напряглась, как испуганная мышь.
