Дом на берегу - [5]

– День закончится, Натали! – крикнул ей вслед Леонард. – Это Натали, – зачем-то прокомментировал он мне, уже с другой интонацией. Он выглядел невозмутимым, замкнутым. – Поздно. С ее воспитанием ничего нельзя поделать.

– Она самая красивая из всех, кого я видела, – выдохнула я. Конечно, в нормальном состоянии я бы оставила свои мысли при себе, но в тот момент я была совершенно потрясена.

Леонард сжал губы и чуть заметно мотнул головой. Только тогда я догадалась, насколько он раздражен.

– Пойдемте, – едва успел он произнести, как раздался дикий крик. Я не сразу поняла, что это вопит ребенок. – Колин, – успел объяснить Леонард в короткую паузу, после чего крик возобновился, не выражающий ни боли, ни страха, – чувств, заставляющих детей плакать обычно. Только ожесточенность. На лбу Леонарда возникли морщины. Я подумала, что мистеру Леонарду, должно быть, непросто с его семьей.

– Позже, Анна, – сказал он резко. – Не следует начинать сегодня, если он не в настроении. Пока привыкайте к дому. Я успокою Колина.

Он спустился с лестницы, ускоряясь, прошел к другой, ведущей в правое крыло, взбежал по ней и исчез за дверью (когда он распахнул дверь, я расслышала прерывистые всхлипывания).

Я вернулась в свою комнату, касаясь рукой стены, чтобы ориентироваться в темноте, и села на кровать. Так кричал ребенок? Что же это за ребенок? Я вздохнула.

За окном шумело море.

Я попыталась почитать книгу, которую привезла с собой, но не воспринимала слова, и даже иллюстрации, нравящиеся мне с детства, потеряли все свое очарование. В этих синих стенах мне было одиноко и холодно. Я люблю одиночество, оно друг для меня. Но когда вместе с ним приходят тревога и беспокойство, оно становится невыносимым. Конечно, я могла бы спуститься в кухню к миссис Пибоди, выпить чашку чая, но тогда мне придется отвечать на многочисленные вопросы. Миссис Пибоди неплохая женщина, но она любопытна и говорлива. Я еще не готова перебирать свое прошлое, не только говорить, но даже думать о нем, следовательно, мне лучше держаться от экономки подальше. Пока что мне следует освоиться в настоящем. Или, для начала, в доме.

Я зажгла свечу и вышла из комнаты.

Я прогулялась по темному дому, может быть, для того, чтобы успокоить себя, «привыкнуть», как сказал Леонард. Большинство комнат были заперты, остальные тоже не представляли собой ничего интересного (высокие шкафы с мутными от грязи застекленными дверцами, громоздкие кресла в чехлах). Меня немного смущало, что на эту прогулку мне никто не дал позволения, но черные щели приоткрытых дверей уже меньше тревожили меня, когда я убедилась, что за ними только пыльная мебель. На втором этаже левого крыла не жил никто, кроме меня, и я почувствовала себя изолированной от всего человеческого мира. Я решилась подняться на третий этаж, где обитали мистер Леонард, Уотерстоуны и Мария. Там пол был выстлан алым ковром и на стенах горели позолоченные светильники. Я заглянула в библиотеку, заставленную стеллажами с книгами, кажется, очень большую, но не вошла в нее, опасаясь, что встречу мистера Леонарда или еще кого-нибудь. Затем спустилась обратно по лестнице.

Как странно пах этот дом. Заброшенностью. Ненужностью. Нелюбовью. Я чувствовала, что тоска, тягучая и липкая, словно остывший сироп, разливается во мне. И откуда этот мертвенный холод в коридорах? Едва отгорело лето.

Все больше дом не нравился мне, мне хотелось выбраться из него.

Я спустилась по какой-то лестнице, толкнула какую-то дверь и вдруг очутилась в сказочной стране. Цветы были белые, лиловые и красные; зелень падала кудрявыми потоками или вскидывалась острыми стрелами. Это была оранжерея, но мне она действительно поначалу показалась сказочной страной. Сквозь стеклянные стены проникало много света, и я слегка прикрыла глаза, прежде чем, привыкнув, смогла широко раскрыть их. Всегда так радуешься свету, даже совсем ненадолго потеряв его…

Цветы казались увядшими, хотя земля под ними была чуть влажной. «Как это удивительно, – подумала я. – Цветы, в этом зловещем доме». Я осторожно прикоснулась к чашечке цветка. Его лепестки были хрупкими и гладкими, будто из тонкого стекла.

– Я знаю, о чем ты подумала, – услышала я вдруг голос Натали. – Цветы, здесь. Странно.

Я обернулась и увидела ту, что так поразила меня. Сейчас она не казалась такой высокомерной, лед растаял в ее глазах, и я столкнулась с ними взглядом своих, испуганных и изумленных. Должно быть, в своем непонятном восторге я выглядела совершенной дурочкой.

– Это творение моей матери. Она каждый день проводила здесь по нескольку часов, ухаживая за цветами. У меня бы никогда не хватило терпения на подобное. Маме всегда было жаль, покидая дом, оставлять оранжерею садовнику. Но, конечно, наша семья не могла жить подолгу в столь изолированном месте – излишний покой превращается в тоску. Восемь лет назад все здесь погибло и оставалось мертвым не один год. Оранжерея превратилась в стеклянный склеп. Я не могла приходить сюда, мне было невыносимо все это видеть, – Натали говорила очень спокойно, почти умиротворенно, хотя ее рассказ вызвал у меня тревогу. – Потом я попросила Грэма Джоба восстановить оранжерею. Чтобы посадить новые цветы, он вырвал сухие стебли из земли и сжег их. Дым поднялся высоко. Леонард сказал, что это напоминает ему погребальный обряд. Цветы и сейчас погибают часто – никакой уход не способен спасти их в этом отравленном воздухе, но Грэм Джоб теперь не сжигает их, а зарывает в землю. Потому что, как он сказал, мертвых сжигают язычники, а он христианин.