Формула была сложной.
Каждую чёрточку её Йоссель старательно выписал на тонком листе голья, а по углам всю последнюю неделю рисовал хитрые листвяные завитки – просто от удовольствия.
Три руны, раскрытые навстречу четвертой – кровь затворить. Ещё две посолонь завёрнуты – сил добавить. И одна внизу – для устойчивости. Сиянья уйдет всего ничего, а держаться должно накрепко.
Формула была красивой, и Йоссель искренне гордился ей. Целых полгода.
Ему казалось, что глаза затянуты тонкой, как мушиное крыло, плёнкой. Боязно моргнуть: тогда точно хлынет солёным водопадом; расплывутся тонкие чернильные штрихи, поползут буквы мутными ручейками.
А, какая теперь разница! Гори оно… мокни. Хоть на клочки порвись.
Точно бы разревелся, но при Лавене стыдно.
– А я тебе сразу сказал – не пустят, – снисходительно заметил Лавен. Он валялся на кровати прямо в башмаках, забросив за голову жилистые руки. – Я ж тебе сказал?
Йоссель стиснул зубы так, что возле ушей хрустнуло. Сглотнул, давя набегающие слезы. В ушах шумело, и всё какие-то глупости лезли в глаза: выпуклые древесные волокна столешницы и бесформенные натёки свечного воска. Да вот ещё сухой ольховый лист на подоконнике.
Не думать, не видеть, не слышать… иначе хоть помирай.
– Никогда такого не было, чтоб два года подряд к сиянию пускали. Сам мастер Аргелак, говорят, лет десять второго раза дожидался, а уж он-то не нам чета.
Йоссель вспомнил тёмное, точно древесной корой покрытое лицо мастера Аргелака, равнодушные глаза под черепашьими веками, и сам удивился нахлынувшей ненависти.
Зелёные саламандры улыбались с мраморной плитки, солнце чертило руны на их выгнутых спинах. Йосселева физиономия против воли расплывалась в улыбке, когда он ловил знакомые звуки и запахи. Осторожный шёпот, сияющие глаза, робкое предвкушение чуда. Еще минута, и безграничное счастье затопит его, когда заключённое в громадных каменных ладонях сияние рванётся навстречу, заполняя весь мир зыбкой синевой.
В этот миг будто сам становишься солнцем.
Йоссель покосился на стоящего рядом лопоухого мальчишку. Видно, что тот в первый раз: ишь, как губы от волнения прыгают. Небось, ерунду какую-нибудь сочинил: слизняков от репы отпугивать или чтоб сорняки на грядках не росли.
Или вон как Йоссель в прошлом году – грибной дождичек.
Он украдкой вытер ладонь об штаны – не размазать бы тонюсенькие штрихи формулы. Вспомнил, что горемычку под пятку на удачу не положил, и похолодел на мгновение, чтобы тут же улыбнуться ещё шире. Это пусть недошлёпки-несмышлёныши удачу загадывают, а ему-то несолидно уже.
И формула у него куда важнее.
Будто нехотя растворились высоченные створки главной залы; почудилось – повисло в воздухе еле видное марево, как намёк на тёплоту сияния. Шагнул изнутри мастер – суровый взгляд упёрся каждому в самую душу. Подмажоныши и дышать забыли.
Сердце у Йосселя запрыгало лягушонком. Что высший скажет? Вот если бы сразу в младшие маги принял… а что, бывало, и не за такое принимали, Йоссель читал.
Представилось, как благосклонно кивает высший, и мудрые глаза его загораются ласковой улыбкой: "Отныне ты – истинный маг, Йоссель".
Он даже не сразу понял, что означает преграждающий жест мастера.
– Ты был здесь в прошлом году.
– Я думал… я приготовил новую формулу… – с лица ещё не стёрлась радостная улыбка, а с губ срывался жалкий лепет. – Это хорошая формула… нужная… я хотел… я старался…
Он злился на себя за эту растерянность, за то, что не может уверенно и внятно просить… требовать. А глаза мастера равнодушно смотрели мимо Йосселя: какая разница, кто из подмажонышей попадёт к сиянию. Все они ему на одно лицо.
– Ты был здесь в прошлом году. Сейчас пойдут другие.
– Но мастер… – не разреветься, только не разреветься, – может быть, пусть высший сам решит… пусть он посмотрит…
Бесцветные глаза на мгновение задержались на йосселевом лице: какое-то брезгливое удивление мелькнуло в них.
– Время высшего – бесценно. Ты уже получил долю сияния, сегодня получат другие.
Узорная плитка расплывалась перед глазами; саламандры свивались в клубки, и каждая скалилась Йосселю в лицо: "нельз-с-ся, нельз-с-ся".
Надо было горемычку под пятку… горемычку надо было… какой же он дурак!
Пыльные бесцветные лучи царапали камень. Йоссель не замечал, что лист с формулой сминается в пальцах, что злая слеза проползла по лицу и висит на подбородке.
Младшего мага тебе? Сияния тебе?
А мимо шли те, кто имел право. Глупые недошлёпки со своими маленькими формулами; раскрасневшиеся от предвкушения, они хихикали, перешёптывались, ехидно поглядывали на застывшего истуканом Йосселя. Будут теперь рассказывать, как осадил мастер нахального подмажоныша, посмевшего требовать лишнего сияния…
– Да если бы я знал… Если б я знал, разве бы я в прошлый раз с дождичком пришел! Я бы хоть черную лихорадку лечить научился. Или вообще… про вырл бы придумал, чтоб их в телесную форму не пускать. Дурак я, Лавен.
– Дурак ты, Селька, – охотно согласился Лавен. – И про вырл… придумал один такой. Тебя бы с вырлами вообще с порога завернули.
– Может, и к лучшему, – буркнул Йоссель. – Может, лучше бы не в том году, а в этом…