Эйден не смотрит фильм.
Когда я понимаю, что он даже не пытается делать вид, что смотрит, по коже разливается тепло.
– Знаешь, ты же сам это выбрал, – я указываю пальцем на свой ноутбук. – Ты же сам говорил: «Не могу поверить, что ты прожила в Нью-Джерси уже почти год и до сих пор так и не посмотрела «Garden State»?[1]
Едва я успеваю произнести эти слова, пальцы Эйдена касаются моего подбородка, и он наклоняется, чтобы поцеловать меня. Это приятный поцелуй – такой, от которого покалывает кожу и весь мир растворяется, пока на планете не останемся лишь мы двое. Свободной рукой Эйден обнимает меня за талию, притягивает к себе, и я негромко выдыхаю. Я могла бы отдаться ему полностью – если бы позволила себе.
Мысль об этом внезапно заставляет меня вернуться в реальность, и я выбираюсь из объятий Эйдена – а потом мы снова неловко усаживаемся рядом в кресле для чтения, рассчитанном только на одного человека. Это кресло, моя кровать, стол и тумбочка из секонд-хенда – больше мебели в комнате не было, – если не считать коробок, которые я так и не удосужилась распаковать.
Эйден отпускает меня, не возражая, – быть может, даже чересчур легко, – и лишь поднимает бровь.
– Ты маму услышала или что?
Покачав головой, я перебираюсь на мягкий подлокотник, устраиваясь так, чтобы мы не прижимались друг к другу.
– Она ушла в лучшем случае час назад. Даже для нее это было бы рекордно короткое первое свидание.
Но все-таки мне хочется выглянуть в окно, и он это понимает.
Эйден крутит в руках нитку, которая болтается на протертой коленке моих джинсов. Непринужденность, с которой он касается меня, отчетливо выдает: он мой парень. Я невольно вздрагиваю, и это заставляет меня чуть отодвинуть ногу.
– Разве будет так ужасно, если она узнает обо мне? – говорит он. – Ну то есть технически же мы уже встречались.
Он бросает взгляд на походные ботинки, стоящие рядом с моим шкафом, – он продал их нам с мамой четыре месяца назад, перед тем как мы летом отправились в национальный парк Смоки-Маунтинс[2]. Я бы предпочла поехать в Диснейленд, но в толпе мама сходит с ума от паники, так что она неожиданно подарила мне поездку в Смоки-Маунтинс и недельный поход по безлюдным местам, который, как я теперь признаю, оказался в каком-то смысле чудесным. Как и симпатичный продавец в магазине спорттоваров REI[3], небрежно сунувший мне свой номер телефона, пока мама изучала походные горелки.
Я прикусываю губу, пытаясь придумать, как сказать, что да, если мама узнает о нем, это будет ужасно, но при этом не произносить слово «да». Останавливаюсь на таком варианте:
– Дело не в тебе.
В ответ Эйден медленно кивает:
– Верно.
– Вовсе нет, – я тянусь к руке, которую он отдернул. – Дело даже не в ней. Дело во мне.
Он безрадостно улыбается мне.
– Стыдишься меня, да? Нет, я понимаю. Парни, которые работают волонтерами в приютах для животных, обычно редкостные козлы.
– Нет, – я позволяю себе изогнуть губы в улыбке. – Но иногда от них несет кошачьей мочой.
Эйден внезапно разражается взрывом искреннего смеха.
– Серьезно? Я постараюсь получше за этим следить.
Я наклоняюсь вперед, чтобы легонько поцеловать его в щеку, и чувствую легкий аромат чего-то свежего и лесного – и уж точно не кошачьей мочи. Я начинаю вставать, и Эйден тянет меня назад.
– А в чем тогда дело? – его голос нежен, как его прикосновения. – Ведь я все жду, что однажды ты просто начнешь игнорировать меня, и я готов признать – это будет очень отстойно. – Его ладонь скользит по моей. – Кэйтелин, ты мне нравишься. Ничего страшного, если ты нравишься мне больше, чем я тебе, но скажи мне, что я не впустую трачу здесь время.
Теперь в Эйдене не осталось ни грамма юмора, который с самого начала очаровал меня. Мы всегда общались легко и весело. А сейчас он выглядит так, словно слова, которые я сейчас произнесу, могут вознести его до небес или раздавить.
И то, что я скажу, его раздавит. Это неизбежно случится – пусть и не специально, пусть даже это причинит боль и мне. Дело вовсе не в том, что Эйден плохой человек, – думаю, тот факт, что он оказался в моей комнате, несмотря на все мамины запреты, говорит сам за себя. Как и тот факт, что он не стал возмущаться и лишь отпустил милую шутку про Рапунцель, когда я сказала, что ему придется залезть по водосточной трубе и тайком пробраться в мою спальню, если он хочет меня увидеть. Я не могла рисковать, позволив ему войти через парадную дверь, как нормальный человек. (От мамы вполне можно было ожидать, что она оставит на двери какую-нибудь незаметную метку, проверяя, не заходил ли ко мне кто-нибудь, пока ее нет.)
Пожалуй, мне стоит подробнее рассказать про маму.
Она замечательная и веселая – но почти все время ее сводят с ума ужасные мысли о том, что со мной случится что-нибудь жуткое. Думаю, это связано с тем, в какой обстановке она выросла. Она не слишком распространялась о своем прошлом. Но я все же знаю, что, когда ей было три года, мать оставила ее у порога трейлера, где жил ее ничего не подозревающий отец. Мать она больше никогда не видела, а родительские навыки отца сводились в основном к тому, что он обычно не забывал ее кормить. Он умер незадолго до моего рождения, так что я никогда не встречалась с ним. Однако, учитывая, что моя мама росла почти без присмотра родителей, в ее отношениях со мной маятник до предела качнулся в другую сторону.
