1
«Ну что ж, пусть войдет, — подумал Кантов. — Пусть входит. Все равно… Только странно это звучит — следователь-защитник. А, все равно…» Нет традиционно-пристального взгляда. Нет многозначительности в твердо сжатых губах. Нет того, нет этого… Нет, нет, нет…
Следователь-защитник согнулся, иначе проткнет головой потолок. Высота комнаты — около четырех метров.
«Он из этих, — думает Кантов и чувствует, как просыпается ярость. — Я никогда не требовал по отношению к себе особого такта. Но в этом случае они бы могли догадаться…» Густой голос, четкое произношение:
— У вас есть ко мне вопросы?
— Просьба, — говорит Кантов. — У меня есть просьба. — Я уже понял. Вам назначат другого защитника. Но я мог бы ответить на ваши вопросы.
— Что успели выяснить в моем деле?
Секунда молчания. Но и она сказала о многом. «Ничего хорошего, — думает Кантов. — У этого существа реакции мгновенны. Он бы ответил сразу».
— Первый случай отмечен двадцать седьмого апреля у человека, с которым за двенадцать часов до того беседовал ваш штурман…
Он уловил сомнение Кантова и рассеял его:
— Установлено точно.
Кантов вспомнил экраны в мелких пятнышках, голубые капельки, повисшие на крестиках делений. Одна камера очищения, другая, третья. Энергетический душ, ионный, конициновая ванна, магнитный фильтр… А за стенами корабля — зеленые травы, пахнущие травой, и леса, шумящие по-лесному… Но он не выпускал своих ребят, он гнал их из одной камеры в другую. А теперь этот говорит… Какого черта?!
Гневный взгляд Кантова уперся в закрывающуюся дверь, за которой исчезал гигант.
«Обиделся? Тем лучше. Привык тут решать за людей их дела…» Раздражение не давало Кантову расположить факты в цепочки, а затем свести их воедино и посмотреть, что получится. Он выключил кондиционеры и очистители, ударом ноги отшвырнул кресло, готовое услужливо изогнуться, чтобы принять форму его тела. Щелкнул четыре раза подряд регулятором видеофона, спроектировал изображение на стену:
— Вызываю Совет.
Невозмутимое лицо дежурного.
«Привычно невозмутимое», — думает Кантов. Как он ни сдерживает себя, его голос звучит резче, чем ему бы хотелось:
— Прошу Совет назначить мне другого защитника. Человека.
Как видно, дежурный ожидал услышать именно это и заготовил возражение.
— Он тоже называется человеком.
— «Называется»… — невольно повторил Кантов, придавая слову ироническое звучание. Дежурный неожиданно разозлился:
— Да, человек рождается, а не синтезируется в лаборатории. Если вас устраивает такое принципиальное различие — пожалуйста. — Он произнес «принципиальное» таким же тоном, как Кантов — слово «называется». — Но если вы скажете, что это машина, хотя в ней есть и белковые части, то я отвечу, что она понимает и чувствует гораздо больше нас. И еще одно немаловажное обстоятельство — полная объективность…
«Он не злится, — понял Кантов. — Он изображает злость, считая, что так меня легче убедить».
— Вы напрасно обиделись на Совет, — продолжал дежурный. — Дело о карантинном недосмотре ведут восемь следователей-защитников. Шесть из них занимается врачами карантинного пункта, один — врачом ракеты и один — вами. Причем, по моему мнению, лучшего следователя не найти.
«Пусть это существо понимает и чувствует, как ты выразился, больше нас. Но разве я летел в космос ради него? Ради него сотни раз рисковал жизнью? Ради него потерял свое время, а вместе с ним родных, друзей, современников? Да, современников — только теперь я по-настоящему понял смысл этого слова. И ты хочешь, чтобы после всего меня судил он?»
— Вернемся к моей просьбе.
На один лишь миг на лице дежурного мелькнула растерянность.
— Я доложу о вашей просьбе Совету.
2
— Меня зовут Павел Петрович.
Кантов крепко пожал прохладную костлявую руку и впервые за много дней почувствовал себя уверенней.
Новый следователь-защитник сразу же понравился ему. Худой и длинный как жердь, энергичная, подпрыгивающая походка, быстрые резкие движения. Такой уж если взялся за дело, времени зря терять не станет.
— Садитесь, — предложил Кантов.
Он хотел подвинуть кресло, но не успел. Едва подумал об этом, как оно само выкатилось из стенной ниши и, расправившись, остановилось перед Павлом Петровичем.
«Провалились бы вы, услужливые вещи!» — мысленно выругался Кантов.
Иногда в комнате карантинного отеля он чувствовал себя каким-то безруким.
Павел Петрович бухнулся в кресло, закинув ногу за ногу.
— Познакомился с вашим послужным списком, — сказал он и «стрельнул» взглядом в Кантова. — Убедился, что вы человек опытный.
Кантов не мог определить, какое значение вкладывает защитник в слово «опытный».
— Однако факты неопровержимы. Ваш штурман умер от асфиксии-Т через полторы недели после того, как вышел из корабля. Спустя двенадцать часов у врача, который его осматривал, появились признаки той же болезни. Именно так началась эпидемия.
Он умолк на несколько минут, ожидая, не захочет ли Кантов возразить.
Вздохнул, усаживаясь по-иному, пере-менил ногу, и кресло угодливо изменило форму.
— Ракета пробыла в приемной камере спутника восемь дней. Три лишних дня — по вашей просьбе. Почему?
Павел Петрович смотрел куда-то в угол. Может быть, он боялся увидеть на лице Кантова замешательство.
