И ведь мало что предвещало беду. Ну разве дед Пахом накануне, глубокомысленно почесывая филейную часть, ушибленную пару десятков лет назад на охоте за диким кабаном, прокряхтел:
— Ох, что-то муторно на душе… — и от глубины предчувствий отправился блевать в ближайшие кусты. Но возможно, виной тому стало не предвидение грозящих бед, а вчерашние обильные возлияния в трактире…
Или вот Матрёна, солдатская вдова, супротив обычая, не поднялась спозаранку, чтобы задать корму скотине, да подоить телку Тварюшку(поименованную так самим попом Варфоломеем после коварного нападения с тыла… так и воскликнул он тогда — ах ты ж твааарь… Господня… — и проворно подобрав полы рясы, засеменил, держась за поясницу, в сторону церкви)… К слову-то сказать, потом уж и крики негодующей голодной и не доенной скотинки тоже отнесли к предвестникам несчастья… Мол, неспроста это было, ох, неспроста…
А в то утро любопытствующие соседки Матрёны заглядывали через плетень да в оконца, притворно охая и причитая, не стряслось ли, мол, чего… Но подозревали, что причина необычного поведения пышнотелой вдовушки вовсе не в недомогании, а в том, что принимала она накануне завидного гостя — заглянул на огонек подмогнуть по хозяйству местный кузнец Вавила, да видать, увлекся… Задержался на всю ночь. Оно и понятно, хозяйство-то у Матрёны того… необхватное, да давно мужской руки не видавшее…
Так или иначе, со зловещими знаками иль без, а в то воскресное утро над селеньем вдруг померк солнечный свет, откуда ни возьмись, налетел ветер, пронизывающий холодом до самого нутра, да зависла престранная туча. Затихло все на подворьях, заткнулись, затаившись в будках, дворняги-пустобрехи, онемели с испугу местные кумушки… увы, всего лишь на пару минут… И грянул ливень! Со звучными, смачными шлепками обрушились на землю — нееет, не капли, не градины — лягушки! Падали бледно-зелёные тельца с выпученными от страха глазами, растопыривая перепончатые лапки, словно в попытке если не взлететь, так хоть спланировать, впечатывались несчастные лягухи в сухую почву, взметая клубы серой пыли, с громкими всплесками разрывали водную гладь пруда, распугав водящуюся там плотву да карасиков… С пронзительным бабьим визгом из кустов выскочил прикорнувший было там дед Пахом и, размахивая руками, будто ветряная мельница, припустил в сторону избы… Спустя время он уверял, что визжал-то вовсе и не он, а глупые бабы, а бежал-то он вовсе и не от страха, а вооружаться вилами… Ну, так или иначе, а поток лягушек, обрушившийся на селенье, стал иссякать, мрачная туча светлела, истаивая, и вот, исторгнув из исхудавшего брюха последних тварей, окончательно развеялась. Истошно заверещали перепуганные пичуги, заголосили ободренные вернувшимся ярким солнечным светом собаки. И лишь местные жители, беззвучно разевая рты, неверяще оглядывали изменившиеся до неузнаваемости окрестности… А поглядеть-то было на что…
Живым, шевелящимся ковром покрывали земноводные гады землю, с шорохом сваливались отдельные тушки с покатых крыш, слабо суча лапками, пытались переползти в укромное место, но таких нигде не осталось… На большинстве деревьев были обломаны ветки, грядки и клумбы цвели безобразными зелёными кляксами, сочились холодной, бесцветной лягушачьей кровью…В воздухе повис тяжёлый запах болота…Тихонько приотворив дверь, из хаты несмело выглянула полуодетая Матрёна. И тут-то несмышленый лягушеныш, из последних силенок удерживающийся на краю крыши, окончательно потерял опору под лапками и веру в себя… И рухнул вниз, прямо за ворот рубахи солдатской вдовы! Оооо, такого представления сельчане не видывали никогда! Даже померкли яркие воспоминания о тех днях позапрошлого года, когда на лугу близ селения остановился цыганский табор… А ведь именно тогда кузнец Вавила проиграл в карты свой молот, а дочь местного старосты…Хотя, это совсем другая история… Итак, Матрёна… Ощутив, как на пышную, горячую грудь шлепнулось холодное тельце, вдова, издавая нечеловечески пронзительные вопли, принялась приплясывать на месте, хлопая руками по телу… Глупый лягушонок, никогда ранее не участвовавший в таких народных танцах, с перепугу пробирался все дальше, зарываясь в глубокую ложбинку между мощных грудей вдовы. В голове Матрёны испуганной птицей билась лишь одна мысль — избавиться как можно скорее от незваного гостя, что, как известно, хуже татарина… Едва осознавая, что делает, баба одним рывком стянула с себя рубаху, открыв невольным свидетелям все достоинства своей зрелой фигуры… По толпе пронесся восхищенный вздох, мужики, забыв о лягушках, дожде, женах и собственных именах, восторженными воплями встречали каждый новый прыжок Матрёны. Наконец ей удалось вытрясти гада из его убежища, взвизгнув напоследок, вдова схватила смятую рубаху и заскочила в хату, громко хлопнув дверью. Но ещё долго зачарованные мужики топтались у её дома, втайне надеясь, что еще пара-тройка лягушек проберется к Матрёне за пазуху…
Тем временем, вокруг небольшой церквушки собирался народ. Оно ведь как — случись какая беда, ищут людишки ответа у кого повыше…За что, мол, нам это, за какие прегрешения? Чем это мы заслужили гадов на голову? Перепуганные селяне разгребали лягушачьи завалы, обсуждая происходящее… И вдруг среди шепотков громко прозвучало — колдовство! И кто-то подхватил — ведьма! Так вот оно, вот в чем закавыка-то! Ох, не просто так валятся лягухи честным людям на головы (а некоторым и за пазухи)! Знать, это козни колдовские, завелась среди нас ведьма! Сегодня богомерзкий дождь, а завтра что? Скисшее молоко? Падеж скота? Неурожай? Мужицкое бессилие? Бабы, заохав, принялись креститься, да бить поклоны в сторону церкви — не приведи Господь! Нееет, надо искать виновных, и в конце концов, костры никто не отменял. Но как найти ведьму? И каждый начал бросать косые взгляды на соседей… Недаром у Аграфены всегда такой богатый урожай репы, ни у кого нет, а у неё, понимаешь, полно… Не чародейство ли? А у рыжей Любавы ухажеров не пересчитать, другие девки сидят, горюют, хоть одного завалящего бы, а у этой… И чем берёт, красы особой нет, плоская как доска… Не приворотами ли балуется?
