Альпинист, бегун-спринтер или пловец знают, что последние метры до вершины, финишной ленточки или до берега самые трудные. То же самое и на войне.
Весной 1945 года у армий, сражавшихся с фашистами, не было недостатка в оружии. К берлинской операции готовились, как к бою в последнем раунде, — привлекались все силы.
В начале апреля вдоль Нейсе и Одера, словно сжатый кулак, замерли в ожидании на своих исходных позициях две ударные группировки: двенадцать советских общевойсковых армий и две польские. На 250-километровом фронте притаились в окопах более сорока двух тысяч орудий и минометов, более шести тысяч танков и самоходно-артиллерийских установок. На аэродромах ожидали команды семь с половиной тысяч самолетов. Это была большая сила, огромная. Но и противник не был слаб: озверелый, на хорошо укрепленных позициях, он ценил у себя каждый ствол, каждую пару гусениц, каждого солдата, способного взять оружие, не на вес золота, а на вес крови.
Нашлось где-то у Одера и место для эскадрона вахмистра Калиты и для экипажа «Рыжего». Там они были нужны. Но еще целый день танкисты вынуждены были ждать на берегу моря, потому что всякое передвижение к Одеру могло происходить только под покровом темноты.
Кос загнал Вихуру и Саакашвили в подвал и приказал им выспаться. Без особого удовольствия они выслушали приказ. Шофер жаловался, что гарь от сожженных «пантер» все равно не даст уснуть, а Григорий молчал и только через каждый час вставал: подходил к узкому окошку посмотреть на «Рыжего».
Танк стоял метрах в двадцати. Днем на краске хорошо были видны царапины от осколков и пуль, а также глубокие, будто шрамы на коже старого кабана, следы снарядов. Сорванный с противооткатного устройства, с вмятиной у дула, ствол выглядел как культяпка, а сам танк был похож на калеку.
— Бедняга... — шептал Григорий и сокрушенно качал головой.
Возвращаясь на свою лежанку, он вытирал рукавом мокрые щеки: левую энергичным движением, а правую осторожно, так, чтобы слезы не разъедали запекшуюся кровь.
Около полудня усталость все же взяла свое, и он глубоко заснул. Спал спокойно и проснулся только тогда, когда тяжелая рука Густлика дотронулась до его плеча.
— Поужинаем — и на Берлин пора, — сказал Елень и, видя, что механик без слов поднимается, добавил: — Замаскировал я танк...
С башней, покрытой брезентом, «Рыжий» был похож на человека с завязанными зубами.
— Если кто спросит, можно сказать: новое оружие, поэтому и замаскировали, — объяснил Григорий.
Поели, собрали свои пожитки и, как только начало смеркаться, двинулись на юг. Впереди Вихура с Лидкой в машине, за Ними танк. Саакашвили давил на педаль газа изо всех сил. Кос не останавливал его, и Григорий уже несколько раз сигналил грузовику: мол, что так медленно. Раньше всех, кто этим вечером отправился в путь, они
достигли рокад, параллельных фронту дорог, ведущих к Одеру. Те, кто должен был наступать на Берлин, видимо, уже заняли исходные позиции, и на дорогах было пусто. Можно было гнать во всю мочь, только притормаживая чуть на поворотах.
К полуночи справа заблестела широкая поверхность воды.
— Уже Одра? — спросил Густлик.
— Нет. Озеро Медве, — ответил Янек, который с картой в руках непрерывно следил за дорогой.
На рассвете у перекрестка им встретились двое связных. По приказу генерала один из них сел в грузовик, и Вихура с радиостанцией отправился в штаб армии. Второй провел танк к реке. В предрассветной мгле показал экипажу глубокий окоп, выложенный дерном.
— Это ваш, — сказал связной. — Устраивайтесь, а я побегу за мастером.
Оружейник, по-видимому, был недалеко, так как пришел минут через пятнадцать. Должно быть, ему генерал уже рассказал, в чем дело, и он, ни о чем не спрашивая, быстро пожав всем руки, взобрался на башню, обстукал орудие, словно дятел, и принялся за работу.
Светало. Туман рассеивался, и вскоре можно было различить густые кроны сосен. Не успели танкисты съесть по куску хлеба с консервами — на завтрак, как впереди, за одинокими стволами и зарослями растущего на откосе прибрежного кустарника, заголубело небо, украшенное кое-где барашками облаков. Достаточно было сделать несколько шагов, раздвинуть ветви распустившегося орешника и ольхи, украшенные желтыми пушинками ветки вербы, чтобы увидеть реку.
Кос, сидя на броне за башней, видел лишь небо, на котором по невидимым линиям каких-то огромных кругов скользили пары наших патрулирующих истребителей. Иногда где-то внизу стрекотали скорострельные «флакфирлинги» — счетверенные зенитные пушки. Изредка то с одной, то с другой стороны фронта постреливал автомат, рявкал миномет, но все это не нарушало фронтового покоя — затишья перед бурей.
Рядом с Косом на брезенте, который Черешняк раздобыл на подземном заводе, сидел Шарик, лежали части разобранного орудия и ключи. Каждую минуту из люка высовывалась голая по плечо и черная от мазута рука и слышался голос Саакашвили:
— Подкладку... второй болт... банку с суриком, с красным... гайку... ключ на двадцать один... на восемнадцать, торцовый...
