Блуждая взглядом по белизне стен и потолка, она произнесла без всякого выражения, как бы речитативом:
— Господин Маген доволен тобой?
Франсуа не ожидал этого вопроса. Вернее, ее слова дошли до него не сразу: он опять погрузился в туман.
И все же в больнице, у постели жены, он постоянно был начеку. После секундного замешательства, сообразив, что это очередная ловушка, он чуть заметно нахмурил брови и ответил:
— Господин Маген не мог сообщить мне, доволен он мной или недоволен: его нет в Париже.
Впрочем, никакого значения это не имеет. Он уже привык. Даже в свой смертный час она будет пытаться поймать его.
— Извини, Франсуа. Я совсем забыла, что он уехал на Лазурный берег.
Врет! Она никогда ничего не забывает, особенно здесь, в больнице. Может быть, проходя когда-то по улице Гласьер, она тоже прочла на одном из домов вывеску: «Оскар Маген, плетельщик стульев». Франсуа вспомнил эту фамилию, когда жена поинтересовалась, нашел ли он место. Он не умел сочинять от начала и до конца. Ему нужна была хоть одна подлинная деталь. Поэтому он старательно выискивал всякие редкие фамилии: ему казалось, что они придают убедительность его выдумкам. Вероятно, ей все известно, но она, по своему обыкновению, будет молчать — недели, месяцы, даже годы, а потом вдруг с истерикой и слезами выложит вместе со всем, что у нее накопилось. Хотя, если учесть ее нынешнее местопребывание, есть надежда, что и не выложит.
Франсуа ждал звонка, возвещающего конец свидания.
Жермена лежала на первой от двери койке, а дверь была открыта, так что он мог, чуть наклонившись вперед, посмотреть на часы в глубине коридора. Они показывали без семи восемь. Палата № 15 — на шесть человек. На койке, что у самой стены, в воскресенье кто-то лежал; сейчас она свободна. Когда Франсуа пришел, Жермена как-то по-особенному взглянула на нее, и он понял. Что ж, здесь это случается часто.
Жермена дала ему знак наклониться и зашептала на ухо:
— Скажи несколько слов мадмуазель Трюдель. К ней никто не приходит, а она так мила со мной. В следующий раз принеси ей какой-нибудь гостинец — апельсинчик или конфет. Ты только не беспокойся, Франсуа. Я ни капельки не боюсь. Спроси мадмуазель Трюдель. Это же седьмая операция за год. Все будет хорошо, вот увидишь. Завтра в десять за мной придут, а в двенадцать я уже снова буду здесь. Там и вырезать-то почти нечего. — Голос Жермены с трудом пробивался сквозь туман, окутывавший Франсуа. Эти ее слова тоже были частью ритуала. — Надеюсь, служанкой вы довольны?
Не верит она и в служанку. Жермена упомянула о ней, вероятнее всего, для м-ль Трюдель. А может, потому, что так же, как он, ждет звонка. Они существуют в разных мирах. Тем не менее за одиннадцать месяцев он не пропустил ни одного свидания: вечером в четверг приходит один, по воскресеньям с сыном, а продолжительность воскресных посещений два часа.
Возможно, этой операции она не выдержит. Сперва Франсуа объяснили, что именно будут оперировать, и он приходил в ужас, слушая перечисление органов, которые необходимо у нее вырезать. Но теперь врачи не дают себе труда объяснять. Все слишком усложнилось. Создается ощущение, что она стала принадлежностью больницы. Может быть, на ней проводят какие-нибудь эксперименты? Но если ей суждено умереть, пусть уж лучше это произойдет, когда она будет под наркозом.
— Ты просто позвони в полдень и спроси у старшей сестры, как дела.
— Нет, я приду.
— Зачем, Франсуа? Ты еще слишком мало работаешь у господина Магена, чтобы отпрашиваться.
Нет, он все равно будет завтра сидеть в вестибюле у справочного окошка, как всякий раз, когда ей делают операцию.
— Будь внимателен, когда переходишь улицу. Ты такой рассеянный… Ах, мадмуазель Трюдель, если бы вы знали, какой он рассеянный!
На сегодня, похоже, все. К концу Франсуа уже переминался с ноги на ногу; как обычно, весь час он простоял в позе, смахивающей на ту, какую когда-то принимал в церкви, держа обеими руками шляпу перед собой. Жермена всякий раз предлагала:
— Положи шляпу мне в ноги…
Но он не клал: кто-то сказал ему, что это приносит несчастье. Нет, он не был суеверен — все получалось чисто машинально. В коридоре гулко разнесся первый звонок, возвещающий, что посетителям осталось ровно пять минут. Жермена торопила:
— Ступай, Франсуа, ступай. Сестры не любят, когда родственники сидят до последней минуты.
Оба испытывали облегчение. Да, когда он наклонится поцеловать ее в лоб, надо будет поостеречься, чтобы она не почувствовала запаха. Он ведь поклялся ей, что со спиртным покончено. Только стоило ли? Она ведь все равно не поверила.
— Держись, Франсуа!
Уходя, он догадался улыбнуться м-ль Трюдель. По коридору старался идти неторопливо, чтобы не выглядело так, словно он убегает, отбыв неприятную повинность.
Его уже не трогали ни больничный запах, ни больные, которыми битком набиты палаты.
Как всегда, его мучил вопрос, будет ли еще открыта дверь двадцать седьмой палаты. Как повезет. Он уже уяснил себе, как идти по коридору, чтобы лучше было видно. Это отдельная палата, в ней всегда полно цветов, на лампе розовый абажур. Завернув за угол, он уже знает, открыта дверь или нет: если закрыта, цветы стоят в коридоре у стены.
