Римская империя времени упадка
сохраняла видимость полного порядка.
Булат Окуджава
Неожиданно позвонил Булат
Вообще-то слово «неожиданно» в этой фразе можно было бы и опустить. Телефонный звонок Булата всегда бывал для меня неожиданностью.
Я часто вспоминаю постоянное поучение одного моего приятеля.
«Запомните! – не уставал он повторять. – Все, что им про вас известно, они знают только из ваших телефонных разговоров!» И назидательно при этом добавлял, что телефон существует не для того, чтобы разговаривать, а чтобы сговариваться. То есть договариваться о времени и месте встречи…
Из всех моих друзей и знакомых следовал этому правилу только один – Булат. Остальные, и в первую очередь я сам, болтали по телефону часами.
Булат ни разу не позвонил мне, чтобы просто поболтать. Если уж звонил (что бывало, надо сказать, крайне редко), то всегда по какому-нибудь конкретному поводу. Или с каким-нибудь конкретным предложением.
Однажды позвонил и сразу, без предисловий:
– Приезжай.
– А что случилось?
– Да ничего. Просто бери Славку и приезжай. Посидим.
И так настаивал, что я не смог отказаться, приехал. Правда, один, без Славы. И мы действительно славно посидели.
Этот случай мне особенно запомнился потому, что во время тогдашнего нашего «сидения» ему позвонил из Парижа Виктор Некрасов и они коротко поболтали – просто так, ни о чем, что нарушало Булатовы правила и обычаи. Но ведь это был Вика! И из Парижа! Для такого случая можно было сделать исключение.
Впрочем, по тону их разговора я понял, что такие звонки от Вики из Парижа для Булата не были событием исключительным. Говорили они так, словно Вика звонил от Лунгиных, у которых, приезжая в Москву, всегда жил. Или из Киева. А было это – точно не помню – в брежневские или андроповские, но, во всяком случае, догорбачевские времена.
Поговорив с Викой о том о сем, Булат сказал ему:
– А у меня Бен.
И передал мне трубку. И я тоже перебросился с Викой несколькими фразами.
Но я заболтался, пора вернуться к началу моего повествования.
Итак, позвонил мне Булат. И говорит:
– У меня тут написался один стишок. Я хочу посвятить его тебе. Можно я тебе его прочту?
Я сказал, что да, конечно.
Он прочел:
С последней каланчи, в Сокольниках стоящей,
никто не смотрит вдаль на горизонт горящий.
Никто не смотрит вдаль, все опускают взор.
На пенсии давно усатый брандмайор.
Я плачу не о том, что прошлое исчезло:
ведь плакать о былом смешно и бесполезно.
Я плачу не о том, что кануло во мгле,
как будто нет услад и нынче на земле.
Я плачу об ином – оно покуда с нами,
оно у нас в душе, оно перед глазами,
еще горяч и свеж его прекрасный след —
его не скроет ночь и не проявит свет.
О чем бы там перо, красуясь, ни скрипело —
душа полна утрат, она не отскорбела.
И как бы ни лились счастливые слова —
душа полна утрат, хоть, кажется, жива.
Ведь вот еще вчера, крылаты и бывалы,
сидели мы рядком, и красные бокалы
у каждого из нас в изогнутой руке,
как будто бы пожар – в прекрасном далеке.
И на пиру на том, на празднестве тягучем
я, видно, был один, как рекрут, не обучен,
как будто бы не сам метался в том огне,
как будто тот огонь был безопасен мне.
Дочитав «стишок» до конца, он сказал:
– Так ты не против, чтобы я посвятил его тебе?
Дело было в конце 80-х. Знакомы с Булатом к тому времени мы были лет, наверно, уже сорок. И кому только ни посвящал он за эти годы свои стихи! А мне – ни разу. И вот…
– О чем ты говоришь! – сказал я. – Конечно, я не против. Наоборот, очень рад… Но с чего это вдруг?.. И почему именно мне? И именно это стихотворение?
– Ну-у, я не знаю, – протянул Булат. – Это ведь дело таинственное…
Дело это, наверно, и впрямь таинственное.
Но задавая Булату эти свои вопросы, я слегка лукавил. На самом деле я сразу понял, почему вдруг, и почему именно мне, и почему именно это стихотворение.
Я знал, что он только что вернулся из Мюнхена
Такие загранкомандировки были для него делом обычным и служили предметом постоянных раздраженных комментариев на наших кухнях. И это раздражение выплеснулось даже на страницы эмигрантской печати. Один бывший наш компатриот, вчера еще благополучный советский журналист, по поводу приезда Булата в Нью-Йорк и нескольких его выступлений, прошедших с огромным успехом, разразился злобной статьей, в которой предлагал всем, кто готов рукоплескать московскому гостю, не забывать, что « он не только поет, но и танцует» .
Имелось в виду, что «танцует» он под музыку, заказанную Софьей Власьевной, которая отправляет его во все эти заграничные командировки со специальной пропагандистской целью: чтобы он вешал лапшу на уши потерявшим бдительность иностранцам и бывшим нашим соотечественникам, изображая «товарища Волка» невинной «Красной Шапочкой».
Отчасти так оно и было. И сам Булат это, конечно, понимал.
Однажды он спросил меня:
– Ты знаешь Наталью Рубинштейн?
Я сказал:
– Да, знаю. А что?
– Я недавно в журнале «Время и мы» прочел ее статью. Кстати, очень хорошую. И она там пишет про меня: «Окуджава был нашим кумиром, а теперь он ездит на Запад за шмутками».
Помолчал и спокойно, как мне показалось, без обиды закончил:
– В сущности, она права.
