Давайте знакомиться. Меня зовут Илона, и я работаю интервьюером в одной иностранной маркетинговой компании. Словом «маркетинг» наши продвинутые сограждане обозначают продажу любого продукта, от белорусских носков до двухуровневых пентхаусов. Так вот, не подумайте, что я что-то продаю. Фирма, в которой я работаю, — солидное, почтенное предприятие, и занимается исследованием рынка в двадцати семи странах мира. Уж не знаю, как им это удалось, но в России они держатся на плаву с девяносто первого года прошлого века. Думаю, держатся из простого человеческого любопытства: чем же закончится этот бардак?
Как я туда попала? А очень даже просто: по объявлению в газете. Когда архивный институт, в котором я проработала почти пятнадцать лет, столкнулся с жестокими демократическими реалиями и урезал штаты, я в числе еще пяти везунчиков оказалась на улице. Почему я считаю нас везунчиками?
Объясняю.
Зарплаты, которой нас заботливо наделило государство, хватало на покупку единого проездного билета и литрового пакета кефира. Очевидно, наши депутаты считают такой набор нормальной продуктовой корзиной интеллигента.
Питаться из этой корзины затруднительно, и я все время была озабочена одной проблемой: где бы раздобыть денег? На мое счастье, я вполне прилично знаю английский. (Спасибо папе с мамой, которые за уши притащили меня к частному преподавателю, чтобы их единственный ребенок не болтался на улице!) Так вот, школьные лоботрясы имеют в моем лице верного друга. Я делаю за них домашние задания, а они расплачиваются со мной из расчета пять долларов страница. Спросите, откуда у школьников такие деньги? Глупый вопрос. Конечно, от родителей! Когда мои юные работодатели вынимают из карманов необъятных штанин наличные, я стараюсь смотреть в сторону. Потому что мне обидно и стыдно за себя.
Моя интеллигентная мама была учителем музыки и во времена неправильного социалистического строя неплохо зарабатывала. Зарплата, правда, была не слишком завидной: сто двадцать рублей. Но нашу жизнь приятно разнообразили частные ученики, каждый из которых обеспечивал финансовую подпитку в размере сорока рублей. Таких частников у мамы было пятеро. А могло быть и больше, потому что в те неправильные времена родители, хвастая детьми, говорили, что они учатся в музыкальной школе, а не отбывают срок в колонии строгого режима, к черной зависти окружающих.
Вот и считайте. Пятью четыре — двадцать, если в стране не ввели новую таблицу умножения, да плюс зарплата… нет, мы жили совсем не плохо. Даже после бегства папочки.
Еще одним ярким воспоминанием детства для меня остаются очереди. Как сейчас помню: сначала нужно было найти последнего, отметиться в каких-то списках, записать свой порядковый номер где-нибудь на ладони и желательно химическим карандашом, чтоб надпись не стерлась, а уже потом задать малозначительный вопрос: что дают? И выслушать минимум восемь аргументированных версий ответа.
Давали редко, понемногу и в одни руки. Поэтому обычно в очередях стояли семейно. И очень, я вам скажу, правильная была система. Потому что члены семьи большую часть своего свободного времени проводили вместе и на свежем воздухе.
Ну, ладно. Это я для справки. Есть ведь счастливые люди, которым повезло родиться уже в демократической России, а не в государстве под названием СССР. В стране, которая была где-то смешной, где-то неправильной, где-то неуютной. Все так. Но почему-то я по той стране ужасно тоскую, а эту воспринимаю, в лучшем случае, с недоумением.
Ну, вот я и проговорилась. Вы уже поняли, что я не принадлежу к поколению, которое называется «пепси». Ладно, скажу еще откровенней. Мне тридцать пять лет.
В общем, не так уж и много. Но, с другой стороны, обидно в тридцать пять ни разу не побывать замужем и не родить ни одного ребенка.
«Хоть бы раз отметилась!» — небрежно роняют мои замужние знакомые, намекая на то, что для них затащить мужчину в ЗАГС — плевое дело.
«Замуж вышла?» — вот первый вопрос, который задают случайно встреченные мамины знакомые, держась за мою пуговицу. И мне почему-то ужасно стыдно отвечать им «нет».
Поймите правильно. Обделенной я себя не чувствую. Но окружающие считают именно так.
Что касается детей… Материнский инстинкт во мне говорит редко и негромко. Так сказать, вполголоса. Иногда, когда я вижу хорошеньких, нарядных, похожих на кукол детей, я начинаю грустить и упрекать себя за нерешительность.
Но иногда!
Вот вам пример. Недавно моя разведенная соседка ушла по делам и оставила меня один на один со своим шестилетним сыном Костиком. (Причем мотивировала свою инициативу очень просто: «Ты же все равно безработная…» Очевидно, она считала, что Костик послужит мне утешением.)
Тех, кто думает, что дети в этом возрасте угрозы для жизни не представляют, — прошу на мое место.
Внешне Костя ангелоподобный ребенок. Он похож на кудрявых темноволосых херувимов, которых так любили изображать художники и скульпторы итальянского Ренессанса, украшая различные палаццо. Надо сказать, что раньше мы близко не пересекались. Я целый день бывала на работе, а в промежутках — на другой работе. Костик исправно посещал садик. Иногда мы с ребенком встречались на лестничной клетке, и никакой антипатии он у меня своим внешним видом не вызывал. Мне даже нравилось то, как бойко Костик произносит: «Здравствуй, тетя!». Подозреваю, что слово «тетя» произносилось по наущению мамы, которая младше меня почти на десять лет, но при этом на двадцать кило толще. В любом случае, за эту ядовитую вежливость я ребенка не винила.
