Юрий Петкевич
Бессонница
Повесть
Проснулся от телефонного звонка. Сбросил с себя скомканное солнце на одеяле и выбежал в коридор, вспоминая оборванный сон: берег, желтые одуванчики, ярко-зеленая трава, песок, овраги, над ними черное небо и молния. Плыл вдоль берега и смотрел в небо. Загребал рукой и ухватился в воде за ногу женщины, за пятку, - и поднял трубку: такого же цвета как пятка и такую же гладкую.
Ответил ей, она еще что-то спросила. Только положил трубку, опять звонок, поднимаю.
- Что еще? - спрашиваю.
Наверно, я сказал "что еще" таким тоном, что полминутки никто мне не отвечал, затем скороговоркой:
- У нас в отделении почтальоны в отпусках, - выпалила. - Придите, получите телеграмму, в 5-ое окошечко. - Потом опомнилась: - Да, вы Тузов?
- Да, - отвечаю. - Вроде бы.
- Отвечайте серьезно, - говорит.
- Как вас звать, девушка? - спрашиваю.
Положила трубку. Выхожу на улицу, и услышал будильник. Он прозвенел глухо, как из-под земли, и я не пальцем нажал на кнопку, а наступил на нее ногой, туфлей. На улице ни души - рань несусветная, и - приятная в сентябре прохлада. Проехал две остановки и зашел в магазин "24 часа". По нему шаталась пьяная женщина. Одета она была как у себя на кухне, однако туфельки изящные, узкие, на маленьких ногах. Ступая по полу из мраморных плиток, несколько раз, пьяная, поскользнулась и едва не упала, со сладостью выругавшись.
Я подошел к молочному отделу, постучал по стеклу на витрине, заглянул в открытую дверь служебного помещения, спросил у продавщицы из мясного отдела: где эта?
- Сейчас подойдет, - лениво ответила продавщица.
- Этот не выспался, - показала на меня пьяная и опять едва не поскользнулась, и рассмеялась; чтобы не упасть - ухватила продавщицу из мясного отдела за рукав.
Я показал на открытую дверь и попросил продавщицу:
- Позовите из молочного.
Продавщица не пошевелилась, а пьяная женщина в узких туфельках исчезла за дверью - там был деревянный пол - каблучки за стеной застучали иначе, снова послышался смех, только - приглушенный, задыхающийся, и тут же она вернулась.
- Завтракает, - сообщила и, увидев, что я недоволен, что по-прежнему пальцы дрожат на стекле, прошептала: - Пускай покушает спокойно - потом хлынет народ. Куда ты спешишь? - Она еще ближе шагнула и поправила у меня воротничок. - Красивый мужик, - сказала, - только худой почему-то...
- Почему-то, - передразнила появившаяся продавщица из молочного отдела. На ходу она жевала.
- Пакет сливок, - показал я, - не этот, а большой за двадцать два рубля, - и протянул деньги.
В одной руке огрызок яблока, другой продавщица взяла деньги, пересчитала одними пальцами, как карты, и подала маленький пакет, но я ничего не сказал, взял сливки, поглядел пьяной женщине в глаза, окунулся в ее расстравленную тоску и вышел из магазина.
Пока я пробыл совсем немного в помещении, солнечные лучи обрели силу светили ярко и горячо. Я перебежал улицу, прошел мимо цветочных клумб и, очутившись в тени под деревьями, вдохнул сохранившуюся тут прохладу. Шагал неторопливо, словно ленясь, но утро было такое свежее, что сердце, после того как перебежал улицу, продолжало восторженно биться еще долго.
И когда позвонил в квартиру Фроси, не мог отдышаться, волновался и радовался. Но Фрося не открывала. Еще раз позвонил. За дверью ни звука. Нажал и пальца не отнимал от кнопки звонка. Отпустил ее и прислушался. Затем вышел из подъезда - солнце сияло по-прежнему, все осталось, как несколько минут назад: чистое небо, зеленые деревья, девушка с книгой на лавочке и мохнатая собака у ее ног, - однако на сердце холодок, и снова думаешь о жизни с горечью.
Обогнул дом, за ним простиралась тень. Листья на кустах и деревцах покрыты были росой. Пробирался между ними, и капли осыпались с листьев и оставляли на рубашке расплывчатые пятна, как на промокашке. Ухватился за решетку на первом этаже и подтянулся. Окно оказалось распахнуто. Увидел на кухне над столом бумажный абажур на длинном проводе с потолка: круглый белый шар среди серых стен. Подтянулся к другому окну. Еще один белый шар. Хотел было крикнуть, позвать, но услышал тишину такую, что нарушить ее не решился. Опять обогнул дом. Собака залаяла на меня, и девушка оторвалась от книги.
Я перебежал улицу, но те деревья, под которыми я шел пятнадцать минут назад, оказались уже совсем другими, и от этого стало жутковато, хотя, может быть, я просто не заметил, как в душе разрастается тоска, я свыкся с ней и часто не замечал ее появления - она надвигалась всегда незаметно, подобно тени от облака, и - сейчас, когда увидел деревья другими, осознал в себе ее. Осознал и, сжав зубы, шагал и ни о чем не думал, по сторонам не озирался, взор обратил внутрь себя и лишь тогда, когда застрял среди людей, опомнился.
Увидел красотку, к ней подвели лошадь; самая задрипанная лошадь элегантней любой женщины, а эта наверняка из цирка, - и я подошел поближе, конечно, к лошади; в это время красотка повернулась ко мне и посмотрела вскользь. В ее голубых глазах застыли слезы. Шагает навстречу; шуршит длиннющее платье, белое, в лиловых цветах, и с голой спиной, прошуршало; прошуршала, обеими руками поддерживала платье, чтобы не наступить на край; я заметил даже опавший лист, прилипший к подошве туфельки. Красотка подошла к толстому мужчине с бородой. В бороде у него крошки, жует бутерброд. Дальше кинокамера на тележке. Оператор смотрит в нее, а тележку толкают по рельсам рабочие; один из них без рубашки. Одной рукой толкал, другой сжимал бутылку пива. Под оранжевым стеклом пузырями пена.
