Одна умная женщина обратилась ко мне, недостойному, с просьбой исправить стиль этого романа, так как сама она не совсем ясно себе представляет, какими качествами должно обладать литературное произведение. Прежде всего я должен предупредить читателя, что отнюдь не разделяю некоторых политических суждений, там и сям рассыпанных в ее повествовании. Но, хотя взгляды милейшего автора и мои собственные во многом противоположны, мы оба испытываем одинаковое отвращение к так называемому «списыванию с натуры». В Лондоне появилось несколько весьма пикантных романов «с ключом»[1]: «Вивиан Грей»[2], «Олмекский клуб»[3], «Светская жизнь»[4], «Матильда»[5] и др. Это забавные карикатуры на людей, по прихоти случая или рождения занимающих место, которое вызывает всеобщую зависть.
Таких «литературных» достоинств нам не нужно. С 1814 года автор ни разу не переступил порога Тюильрийского дворца. Он так горд, что даже по именам не знает людей, несомненно, пользующихся известностью в определенном кругу.
Но в своем романе он сатирически изобразил фабрикантов и дворян. Если бы у голубок, воркующих на вершинах высоких деревьев, спросили, что собою представляет, по их мнению, Тюильрийский сад, они ответили бы: «Это огромная зеленая равнина, где можно наслаждаться ярким солнечным сиянием». Мы, гуляющие по этому саду, сказали бы: «Это прелестный тенистый парк, который защищает от зноя и особенно от невыносимо слепящих лучей летнего солнца».
Точно так же о любой вещи каждый судит в зависимости от своего положения. Такие же противоречивые точки зрения высказывают о современном состоянии общества лица, равно заслуживающие уважения, но не согласные друг с другом в выборе путей, ведущих нас к счастью. И все наделяют своих противников смешными чертами.
Обвините ли вы автора в желчности по той лишь причине, что в его романе каждая из сторон дает недоброжелательные и несправедливые описания салонов другой стороны? Потребуете ли от людей, движимых страстями, философского спокойствия, то есть отсутствия страстей? В 1760 году, чтобы завоевать расположение хозяина и хозяйки салона, следовало быть любезным, остроумным, но отнюдь не слишком гордым или слишком твердым, как говаривал регент[6].
Чтобы извлекать выгоду из паровой машины, нужно быть человеком расчетливым, трудолюбивым, благоразумным и совершенно лишенным всяких иллюзий. В этом коренное отличие эпохи, окончившейся в 1789 году, от эпохи, начавшейся в 1814 году.
Отправляясь в Россию, Наполеон постоянно напевал слова из арии, которую он слышал в превосходном исполнении Порто[7] (в «Molinara»[8]):
Si batte nel mio cuore
L'inchiostro e la farina?
[9]Эти слова могли бы повторить многие молодые люди, родовитые и вместе умные.
Говоря о нашем веке, мы невольно набросали два главных характера из этой повести. В ней, быть может, не наберется и двадцати страниц, которым грозила бы опасность попасть в разряд сатирических, но автор идет особым путем, а наш век уныл, склонен к угрюмству, и с ним нужно быть настороже, даже выпуская в свет книжечку, которая, как я указывал автору, самое большее через полгода, будет забыта, подобно другим лучшим произведениям того же рода.
А пока мы просим хотя бы о части той снисходительности, с которой отнеслись к авторам комедии «Три квартала»[10]. Они поднесли публике зеркало, — виновны ли они, что мимо него проходили уроды? К какой партии можно причислить зеркало?
Стиль этого романа порой отличается безыскусностью выражений, которую у меня не хватило духа исправить.
С моей точки зрения, нет ничего хуже немецкой и романтической выспренности. Автор твердил мне: «Излишнее пристрастие к изящным оборотам речи приводит в конце концов к благообразию и сухости. Они приятны на протяжении одной страницы, но эта «очаровательная изысканность» приводит к тому, что книгу закрывают после первой же главы, а мы хотим, чтобы читатель прочел как можно больше глав. Оставьте же мне мою сельскую, или, если хотите, мещанскую, непритязательность».
Заметьте, однако: автор был бы в отчаянии, если бы я действительно поверил, что у него мещанский стиль, В этом сердце живет беспредельная гордость. Оно принадлежит женщине, которая сочла бы, что на десять лет состарилась, если бы ее имя стало известно. К тому же подобный сюжет!..
Сен-Женгу, 23 июля 1827 г.