Телефон зазвонил в четыре утра.
– Никитина.
– Татьяна Яковлевна, вас…
Кому именно я понадобилась в такой час, дежурившая на больничном коммутаторе медсестра Леночка не сказала. Но все и так было ясно по ее дрожащему голоску и по тому, как быстро она переключила меня на звонившего.
– Товарищ Никитина?
– Да, слушаю вас.
– Завтра к вам придет пациентка. Мы подозреваем у нее намерение покончить жизнь самоубийством. Обратите на нее, пожалуйста, особое внимание.
И дальше молчание. Ни дополнительных инструкций, ни хотя бы намека, чего от меня ждут. Я сглотнула, стараясь взять себя в руки, и спокойным голосом уточнила:
– А если у нее есть склонность к суициду?
– Вы сообщите нам об этом.
– А если нет такой склонности?
– Тоже сообщите. – И не допускающим возражения тоном: – До свидания, товарищ Никитина. Мы очень рассчитываем на ваш профессионализм.
Телефонная трубка уже давно лежала на месте, а руки у меня все еще дрожали. Да уж, веселенькое получилось ночное дежурство.
Я отложила личные дела пациентов, которые просматривала до звонка, распахнула окно и закурила, пытаясь успокоиться и привести мысли в порядок.
Обратить особое внимание…
Конечно, это была не просьба, а приказ. Но меня смущало совсем другое: почему мне не сказали, чего именно от меня хотят?
На моей работе такие звонки случаются периодически – что поделать, пусть страдать депрессиями советскому человеку и не положено, но должен же кто-то помогать справляться с этой буржуазной болезнью… скажем так, избранным, особо тонко чувствующим натурам. Через кабинеты нашего психиатрического отделения проходили многие деятели культуры, не говоря уж о женах и детях некоторых членов Политбюро. Иногда даже под вымышленными фамилиями, хотя все, от главврача до санитарок, и так прекрасно знали, кого и как зовут на самом деле.
Но одно неизменно – первому визиту подобных пациентов всегда предшествует звонок с «просьбой» или как можно быстрее «помочь пациенту избавиться от мыслей об уходе из жизни», или госпитализировать его и «провести полное и тщательное лечение». А чего же от меня хотят сейчас?
– Татьяна Яковлевна! – Через два часа уже закончившая дежурство Леночка заглянула в кабинет и сообщила: – Приехал ваш муж, спрашивает, подвезти вас или вы опять задержитесь?
– Да-да, – очнулась я и торопливо убрала в сейф личные дела, в которых за это время не прочитала ни строчки, – передай ему, что я сейчас выйду.
– Хорошо. До свидания, Татьяна Яковлевна.
В выразительном голосе Леночки звучала заметная зависть – ей-то придется добираться до дома на трамвае, а меня ждет автомобиль, как будто я не простой врач, а киноактриса или жена председателя обкома. Но что поделать, я даже подвезти ее не могу – нам совсем в разные стороны.
Я взяла портфель, заперла кабинет и вышла на улицу, где Андрей гордо восседал за рулем трофейного «Опеля», а со всех сторон его окружали мальчишки, которые теперь обязательно опоздают в школу. Да, журналист, тем более военный корреспондент, иногда очень опасная профессия, но зато сколько возможностей она дает. Я уже привыкла к тому, что Андрей через свои связи мог достать многие дефицитные товары, но покупка частного автомобиля была, конечно, его гордостью. А все благодаря фронтовым знакомствам.
– Что-то ты бледненькая, – заметил муж, заводя мотор. – Я тебе давно говорю, две ночные смены подряд – это не дело. Хватит работать на износ, война уже полтора года как закончилась.
– Дело не в усталости. – Я вздохнула, размышляя, стоит ли взваливать на него свои заботы и беспокойства. С другой стороны, почему бы и нет, все равно он к любым проблемам кроме своих относится достаточно легкомысленно, зато может посоветовать что-нибудь неожиданное. – Мне сегодня позвонили в четыре утра.
Андрей присвистнул и с интересом взглянул на меня.
– Новый «особый» пациент? Кто?
– Пока не знаю.
– И чего от тебя хотят?
– В том-то и дело, что не сказали. – Я беспомощно пожала плечами. – Просто велели обратить особое внимание и сообщить, есть ли у него склонность к суициду или нет.
– И что тебя беспокоит?
– Ну как ты не понимаешь?! – Усталость после двух ночных смен, видимо, все-таки сказывалась, потому что я почувствовала, что его вопросы меня раздражают.
Как будто он не знает, что подобные поручения меня всегда беспокоят, а когда в них нет конкретики – тем более. Он ведь не раз слышал мои вздохи по поводу медицинской этики. Несмотря на расплывчатость формулировок, оба указания, которые мне обычно давались, были предельно ясными. «Помочь избавиться от мыслей об уходе из жизни» – значит, требуется срочно вывести человека из депрессии, чтобы он как можно быстрее смог показываться на публике. «Провести полное и тщательное лечение» – наоборот, изолировать его до тех пор, пока он полностью не вылечится.
