Туянчи-Осень траву поела, листья дерев жует.
Старая, злая; нос — чисто гнилой сучок, лицо — прошлогодняя саранка. Клыки скалит.
— Все пожру!
Дрожат листья, жмутся — умирать никому не хочется.
Ладно.
По Желтому озеру на бревне плывет Кургамыш-зеленый бог. Лицо — широкое, ласковое лицо, а глаза, как у лошади — большие. Хохочет:
— Гу-у… Я плыву… Гу-у…
Эхо кувыркается со скалы на скалу, с горы на гору. Ручьи бьют каплями серебряными о камни:
— Ти… ти… ти…
Здравствуются с зеленым богом.
Туянчи увидала его. Озлилась еще сильнее.
На кедр вскочила. Шипит:
— И тебя слопаю!
И Кургамыш ее увидал.
Как вскрикнет:
— Зачем лес портишь, кикимора?
А та как плюнет. Слюна в озеро пала, льдинками поплыла. Холодом пахнуло.
Кургамыш тоже рассердился.
— Я тебя! — кричит.
Выскочил на берег, к Туянчи бросился.
Схватились они биться.
Черным клубом пыль идет; вода кипит; горы стонут. Тайга колеблется, как платье от ветра.
— Убью! — рычит Кургамыш.
— Съем! — шипит Туянчи.
Ладно.
И день. И два. И три. Конца битве не видать…
Только листья качаются, жмутся, молятся:
— Хорошо бы Кургамыш победил! Ах, хорошо!
Узнал старый бог-Кутай, всем богам бог, у которого трон из чистого золота в тени березы с алмазными листьями, а подножье — облака, а конь — синегривый, а чамбырь из красного гаруса. Сказал:
— Нельзя богам сердиться, накажу. Бросьте.
А те не бросают. Кургамыш отогнул лицо от драки, крикнул:
— Вот убью и брошу.
И опять за лицо Туянчи схватил.
И махнул рукой старый бог-Кутай. Рассердился.
В невидимом вихре понеслись Туянчи и Кургамыш. Крутятся, вертятся.
Ветер. Стужа.
Зима, по-вашему, приходит.
Когда повернется к земле Туянчи, — космы упадут на бор, вздохнет — снег идет, холодно.
Кургамыш повернется: оттепель, солнце выглянет.
И так долго носятся.
А потом Вунт едет — конь у его белый, седло из старой меди, а подковы из китайского золота.
Улыбается.
— Будет, — говорит: — тепло надо. Уходи, Туянчи.
Туянчи прячется в логовище. Злится, когти точит:
— Подожди… — шипит.
Опят плывет по Желтому озеру Кургамыш-зеленый бог. Хохочет:
— Гу-у… Я плыву… Гу-у…
Травы ему кланяются, ароматы курят. Листья навевают прохладу. Радуются:
— Наш бог плывет…
А он лицо широкое, лохматое как кедр, во все стороны поворачивает. Хохочет от радости:
— Гу-у… Гу-у…
Ходит баран по горам. Жирный.
Ладно.
Кучича — злая ведьма в болоте лежит. На солнце брюхо греет.
Думает:
— Если год брюхо на солнце держать — сильно оно блестеть будет?
И видит — вверху по горам, баран ходит. Курдюком трясет.
Говорит Кучича:
— Баран! Дети есть у тебя?
— Есть, — ласково отвечает баран. (Все жирные ласково отвечают.)
— Хочешь, — говорит Кучича, — научу их брюхо на солнце греть?
Думает баран:
— Если я по горам лазить умею, да еще мои баранята брюхо греть научатся (а это что-то должно быть умное), и совсем хорошо барану на свете жить будет.
Говорит баран:
— Учи.
Ладно.
Одно лето — зима выпила, другое выпила, только за третье принялась пожелтело оно с перепуга…
Говорит Кучича:
— Бери своих баранят. Научились.
Обрадовался баран, с радости из курдюка сало даже закапало.
Говорит:
— Спасибо.
Видит: тащатся в гору баранята. Втрое жирнее отца. Втащились — и хлоп!
Лежат кверху брюхом. Шерсть только шелковистую ветер на брюхе в колечки завивает.
Ладно.
Лежат. Солнце брюхо им греет.
Думает баран:
— Вот сейчас должно быть оно и придет.
Ждал, ждал. Ничего не дождался.
Говорит:
— Айда, баранята, по горам лазить.
— Нет, — отвечают баранята, — брюхо тогда солнце греть не будет. Не пойдем.
Лежат да еще кричат на отца:
— Тащи травы! Жрать хочу, видишь брюхо морщится с голоду.
А Кучича в болоте от радостной злости лапами в кочки бьет, прыгает:
— Вот, мол, — наделала.
А баран — все тоньше и тоньше и курдюк пропал. Плохой стал баран.
А баранята по-прежнему брюхо греют.
Ладно.
Узнал дух Ори про Кучичу, плюнул и сказал:
— Вот, дура, как теперь баран без курдюка будет.
Рассердился. Взял Кучичу в сало превратил и барану в курдюк всунул.
— Болтайся, — говорит.
А баранят съел.
— Все равно, говорит, не заблестите.
Я говорю:
Вот почему, когда барана на спину положишь — орет, а курдюк редко хорошему человеку достается — Кучича там торчит. Злая.
Ладно.
Койонок-бог (борода — пихта верхушкой вниз) сидел в тени березы с золотыми листьями. Иримчик жует и губами толстыми (доволен!) шлепает:
— Н-на!.. Н-на!..
А там, подле подошвы горы, далеко, заяц-Куян, обжора, траву щиплет.
Смотрит на Койонока, пыхтит:
— Хорошо богу живется. Волков на его нет, коршуны трусят. Благодать!
Пощипет траву, ноздрей поведет, недоволен.
Говорит:
— Хоть бы мне листьев золотых с березы поесть.
Ладно.
Куян долго думал (от дум даже шерсть полезла), решил:
— К богу-Койоноку пойду.
Пришел.
— Здравствуй, бог, — говорит, — как живешь?
Койонок отвечает:
— А ничего живу. Хорошо. Даже когда надоедает так жить.
— Как не надоест, — говорит Куян, — ишь борода-то какая большая. Как следует чесать — год чесать надо.
— Верно, — отвечает Койонок, — долго надо чесать.
Молчат и друг на друга смотрят.
Ладно.
Куян говорит:
— Хочешь, сказку расскажу?
Бог-Койонок думает: какие у зайца сказки.
Но (добрый был) отвечает:
— Рассказывай.
Куян сел около кошмы, расшитой шелком, у ног бога. Сам на листья смотрит, облизывается, а сам говорит…
