Огонь и ветра-1 (год 1410-ый от см. Мученика, Янтарное побережье)
Солнце вставало над ельником и березами, красило бор и рощицы утренним розовым золотом, тянулось к темным чащам, начинавшимся дальше. Ветер носился поверху, нырял из-за деревьев, пускал дрожащую волну по траве у дороги. Гнал перед собой пыль и долгожданное тепло, пах вчерашним дождем и ландышами,
Человек спустился с холма, изменяя самому себе в торопливой гонке уставшего вороного. До дома ему оставалось всего ничего, хотелось лететь, стлаться над густой травой прогалин и одним махом преодолевать частые ручьи и пару мелких речушек, наплевав на перекинутые через них мостки.
Есть что-то лучше возвращения домой? Туда, где ждут тебя просто потому, что ты нужен? Наверное, что нет. Возвращаться откуда угодно, спустя сколь возможно времени. Ждать каждый из знакомых поворотов дороги, бегущей, кажется, сама по себе. Всматриваться вперед, выглядывая собственный дом…
Улыбка мелькнула, тут же спрятавшись на уже немолодом и обветренном лице. Скоро, скоро!!!
Вороной покосился назад, всхрапнул, почуяв слабину удил искусной рурской работы, украшенных лиственным орнаментом и медными кольцами. Сам конь торопиться не хотел, в отличие от всадника, даже чуть толкнувшего пятками в бока. Человек потрепал его за ушами:
— Извини, друг. Просто я очень хочу домой.
Тот всхрапнул еще раз и ударился в торопливую рысь, понимая — всадник затеи точно не оставит.
А жизнь по сторонам лесной дороги совсем проснулась, наполняя лес звуками и движением. Здесь, на побережье, после последней войны животные радовались безлюдью и плодились на радость забредающим охотникам.
Мелькнул серой шубкой меж грабов и клёнов заяц. Рыженькая веверица, скакнув с ветки на ветку, быстро поднялась по стволу вверх. Справа, за орешником, следили глазами настороженные пятнистые олени, готовясь в любой момент сорваться с места. Перед самыми копытами вороного, ворча и фыркая, толстая барсучиха провела совсем уж ранний выводок из пяти барсучат.
Всадник скрылся за поворотом, когда, ломая кусты, следом выбрался хозяин оставшегося куска когда-то великих лесов. Встряхнулся, помотав густой бурой шубой, покачал громадной башкой и громко, видно для порядка, рявкнул, заставив таки исчезнуть оленей.
Маленькие темные глаза внимательно смотрели вслед человеку. Нос медведя жадно вдыхал воздух, ловя ветер, дувший навстречу, ощущая в нем самый страшный для любого зверя запах. Воздух пах очень дальним пожаром.
Человек замер на последнем холме перед спуском к укромной опушке, где два года назад построил дом. И, наконец, увидел подозреваемое последнюю треть пути:
Жирный черный дым, поднимающийся снизу.
Едкий запах гари, вбиваемый ветром в ноздри.
Обгоревшие остовы дома и пристроек.
Два одиноких тела в кожаных доспехах
Его пес, длинношерстный рыжий волкодав с Оловянных островов, уложивший этих двух и проткнутый стрелами.
Он спустился к пожарищу, стоял перед дымящими и догорающими остатками не так давно сбывшейся мечты. Пепел, поднятый ветром и осевший на голове и плечах, сделал его похожим на статую из песчаника.
Серые губы тихо шептали что-то. Тонкие разводы, промытые слезами на щеках, едва заметно шевелились вслед словам. Пальцы сжимали мертвой хваткой пергамент, снятый с вбитой в землю рогатины, пергамент, покрытый строчками ровных затейливых букв.
Вороной Аспид ткнулся в плечо, пытаясь расшевелить хозяина и друга, увести его из места, смердевшего смертью, спаленной плотью и горькой гарью дотлевающего дерева.
Буквы, выведенные на пергаменте, черные с зеленью, сказали мужчине все нужное. Прошлое вернулось, как бы он не старался удрать от него. Ведь прошлое случается разное. И не обязательно доброе и хорошее.
Он набрал воды в два кожаных бурдюка и флягу, долго пил, наплевав на стылую воду родника. Здесь ему делать было точно нечего, здесь все ясно. Тем более, наплевав на пепел с сажей, исползал пожарище вдоль и поперек, ища любые следы и зацепки. Буквам на коже не верил, слишком просто.
Вечером, в том самом бору, оставленном за спиной утром, трещал валежник. Аспид, устав за день, спал, даже улегшись на прогревшуюся землю. Мужчина, крутя в руках затейливое ожерелье-оберег, достав его из-под рубахи, смотрел в огонь, нащупывая подвески.
Длинные сильные пальцы чуть поглаживали семь серебряных медальонов. Пальцы, на которых не было застарелых мозолей от мотыги, топора или лопаты. Эти-то были ещё новыми и непривычными, вновь заживающими всего лишь третью весну.
