В первый час после восхода солнечный свет был мягок. Он скользил по холмам Иерусалима, омывая золотым сиянием стены замка Аква Белла, деревеньку, теснившуюся под этими стенами, и зелень вокруг. Зелень была великой драгоценностью здешних мест: дубы, что считались священными, почитаемые даже превыше их оливы, и плакучие ивы, росшие вдоль реки. В реке купались женщины, они пели нежными высокими голосами, здесь и там слышался серебристый смех.
Он приехал по дороге, ведущей к морю; он ехал один, его доспехи и оружие были навьючены на мышасто-серого мула. Его боевой конь гнедой масти был чистых кровей, а сам он был красив и отважен. Его серый плащ с капюшоном был отброшен за спину, открывая ало-золотое пламя на челе и рубин в рукояти меча. Он ехал и напевал в такт перестуку копыт:
Chevalier, mult estes guiariz,
Quant Deu a vus fait sa clamur
Des Tors e des Amoroviz,
Ki li unt fait tels deshenors
[1]Песня женщин сбилась и смолкла. Прячась под пологом листвы, они изумленно смотрели на проезжего: рыцарь в золоте и блеске, и при нем — ни охраны, ни спутников. Он был либо безумцем, либо одним из тех, кого хранит сам Господь.
Его голос был глубоким и чистым, лился свободно, радостно и бесстрашно, песня была призывом на битву, выигранную тридцать лет назад.
Ki ore irat od Loovis
Ja mar d'enfern avrat pouur,
Char s'alme en iert en pareis
Od les angles nostre Segnor.
[2]Он не опасался ни мук ада, ни оружия смертных. Его жеребец заплясал, встревоженный шорохами в листве; он засмеялся и поклонился, заметив широко распахнутые от испуга и зачарованно блестящие глаза, смотрящие на него из зарослей; при этом он даже не сбился с ритма, продолжая напевать.
Alum conquer Moisиs,
Ki gist ci munt de Sinai;
A Saragins nel laisum mais,
Ne la verge dunt ii partid
La Roge mer tut ad un fais,
Quant le grant pople le seguit:
E Pharaon revint aprиs:
El e ii suon furent perit.
[3]Его взгляд не испрашивал у сарацинских женщин прощения, оно не было ему нужно. Средь листьев сверкнула улыбка, или две, или три. Конь фыркнул. Его всадник поклонился вновь и повернул прочь, направляясь по дороге к замку. Женщины смотрели ему вслед. Постепенно, одна за другой, они вернулись к своему омовению. Вскоре они снова запели. Песня была новой: про утро, про солнечный свет и про то, как огненный дух на франкском коне пел о победе своего народа.
Дорога и песня завершились одновременно. Рыцарь непринужденно и весело приветствовал стража ворот Аква Белла, позволив пристальному и настороженному взору того убедиться, что он один, знатен и, несомненно, является христианином. Настороженность была сущностью Внешних Земель, этого укрепленного королевства, в глотку которого постоянно норовили вцепиться сарацины; и люди всегда смотрели на него так.
— Сообщи своему господину, — сказал рыцарь, — что его родич прибыл, дабы засвидетельствовать ему свое почтение.
Глаза стража сузились в щелки. Гнедой жеребец ударил копытом, почувствовав тень, омрачившую утреннее сияние. Рыцарь вздрогнул, несмотря на тепло солнечных лучей. Его прекрасное настроение разом улетучилось без остатка.
— Брайант! — Юный голос, прозвучавший изнутри замка, был ломким, как у подростка, хотя обладатель его пытался придать ему твердость. — Брайант, кто приехал?
"Никто", — собирался ответить страж. Рыцарь ясно видел ход его мыслей. Сейчас не время принимать дурацких гостей, пожаловавших прямо с корабля, хотя отнюдь не на бал. Только новоприбывший может красоваться лилейно-белым цветом лица в этой опаленной солнцем стране и к тому же разъезжать в одиночку весь разнаряженный, как приманка для каждого грабителя на Востоке.
Страж уже открыл рот, собираясь выдать краткий и резкий ответ. Но тот, кто задавал вопрос, уже стоял рядом с ним. Это был мальчик, стройный и смуглый, как сарацин, с глазами раненого фавна. Эти глаза мимолетно скользнули по незнакомцу, но потом вновь обратились к нему, став вдруг невероятно огромными.
— Принц? — прошептал мальчик. — Принц Айдан? — Он подобрался так, что все его тонкое тело задрожало, подобно струне, а затем учтиво поклонился: — Ваше высочество, ваш приезд — честь для нас. Прошу вас извинить Брайанта, мы все несколько не в себе, мы…
Принц Айдан спешился. Брайант продолжал смотреть сердито и с подозрением, но тем не менее крикнул конюшим, чтобы они позаботились о жеребце и муле. Принц не видел ничего и никого, кроме мальчика, который был так безукоризненно учтив и так стойко боролся с подступающими слезами.
— Тибо, — сказал Айдан, положив руку на плечо мальчика. — Ты, должно быть, Тибо. — Тот вздрогнул. Айдан попытался внушить ему успокоение. — Что случилось?
Слезы вырвались наружу, а вместе с ними и знание о случившемся.
— Нет, — очень тихо произнес Айдан. — О нет.
Он уже не слышал слов мальчика. Он не видел ни стража, ни слуг. Руки Айдана сомкнулись вокруг ребенка; сознание его окутала тень.
Покойный лежал в зале. Священник бормотал над ним молитвы. Вокруг стояли люди. Айдан заметил, что они не плакали и не причитали. Их горе нахлынуло на него, но их страх был сильнее. Он воспринимался им как удушье.
