Аламут - [2]

Он отбросил это ощущение. Оказывается, он уже не цеплялся за мальчика. Опустив руки, Айдан стоял над гробом: на самом деле, это был стол, покрытый шелковым покровом, и такой же покров был наброшен на тело, лежащее на столе. Мужчина, уже не юный, но еще не старый, загорелое, как и у всех здесь, лицо, было тем не менее красиво; но сейчас на нем лежала смертная бледность. Черные волосы рано поседели, острый нос дополнялся столь же острым подбородком; было непривычно и страшно видеть это всегда подвижное лицо таким застывшим.

— Кто убил его? — услышал Айдан свой собственный голос; от его звука он содрогнулся. Такой тихий, такой спокойный, и такой мертвенный. — Кто его убил?

— Кто вы такой, чтобы спрашивать об этом?

Он обернулся. Все отшатнулись. Все, кроме этой женщины. Айдан с трудом мог рассмотреть телесный облик, вмещающий эту душу. В ней был огонь, спорящий с его огнем, горе, сравнимое с его горем, и воля, неумолимая, как воля самого неба. Тело Айдана сделало все за него. Оно повелело ему опуститься на одно колено и склонить голову.

— Миледи.

— Кто вы?

Она знала это. Но ей нужно было услышать его ответ.

— Он был сыном моей сестры. — Айдан посмотрел снизу вверх в ее темные глаза. — Кто это сделал?

— Если вы тот, за кого себя выдаете, — ответила она, — вам нет нужды спрашивать.

Она не боялась его. Даже тогда, когда он поднялся во весь рост — а он был высок даже для человека западных стран. Несмотря на то, что Герейнт, несомненно, говорил ей, кто такой принц Айдан. Он вернулся к погребальному ложу и склонился над ним, положив ладонь на холодную щеку.

— Мальчик, — сказал он на языке своего народа, более богатом и тайном, нежели трескучий langue d'oeil (так на Востоке именовалось наречие франков и норманнов). Он погладил тронутые сединой волосы. — Герейнт, мальчик, что же это было такое? Почему оно не могло подождать до моего приезда? — Рука Айдана соскользнула с головы на окоченевшее плечо, замерла напротив безмолвного сердца. Десять лет. Такой малый промежуток времени. Мальчик ушел, потому что должен был уйти. Так же, как Айдан остался, потому что должен был остаться. Обязанности; королевство; мышиная возня с войнами и переговорами. Герейнт желал завоевать славу и Иерусалим.

Он получил и то, и другое. И леди из королевства у моря, и замок в считанных часах пути от Святого Града; и смерть в то утро, когда его родственник наконец прибыл исполнить обещание, данное, когда Герейнт уезжал.

Тело под покровом было облачено в восточные шелка. Но Айдан был тем, кем он был. Он видел узкую рану, слишком маленькую, чтобы быть столь ужасной, но именно через нее клинок вошел в сердце. Герейнт даже не почувствовал этого, не проснулся. Он умер во сне, лежа подле своей леди, и она крепко спала, а когда проснулась, обнаружила, что он мертв. И что на подушке меж ними лежит хлебец. Круглый, пахучий, теплый, словно недавно из печи. Такие хлебцы не пекли ни в этом доме, ни где-либо в округе.

Гашишины. Айдан слышал о них, они были легендой, страшной сказкой для непослушных детей. Ассасины. Неверные, безумцы, фанатики, происходящие из Аламута, черного сердца Персии. Они приходили, как призраки в ночи, убивали тех, кого их повелители приказывали убить, и растворялись в воздухе. Если по Божьей милости людям удавалось схватить кого-либо из них, убийца обращал свое оружие против себя, и перед смертью в безумной радости славил своего нечестивого бога.

Айдан поднял голову. Он улыбался, хотя руки его дрожали. Кто-то из женщин перекрестился. Улыбка Айдана стала еще шире. Аламут был силой, так говорили все. Аламут был непобедим. Но Айдан хотел проверить это. Аламуту еще не приходилось сталкиваться с кем-либо похожим на принца Айдана из Райаны.

Он повернулся к женщине. В его сознании возникло ее имя — Маргарет де Отекур. Супруга Герейнта, с которой он связал свою жизнь, будучи совершенно опьянен ею. Это чувство проступало даже сквозь сухие фразы его писем. В ней не было особой красоты. Невысокая женщина с округлыми формами, она была старше своего мужа, и это было заметно. В ее внешности не было ничего от ее отца-франка. Она могла бы быть родной сестрой тем женщинам у реки. Неверным. Сарацинкам. Пуллана, как назвали бы они ее, полукровка, могущественная, и тем не менее презираемая.

Он незаметно покачал головой. Нет, не презираемая. Только не она. Она знала, кто он такой, и понимала, что это значит, и все-таки не боялась его.

Айдан обратился к ней, взвешивая каждое слово:

— Они заплатят за то, что сделали. Клянусь в этом своим именем.

Ее ответ поразил его. Она коснулась его руки и сказала:

— Нет. Это мое дело. Я не должна втягивать вас в это грязное дело.

— Он был для меня больше, чем родич. Он был сыном моей сестры. Я присутствовал при его рождении.

Многие из стоявших вокруг перекрестились. Маргарет повернулась.

Она не повысила голоса, но толпа тут же поредела. Замок проснулся, стряхнул с себя оцепенение, вызванное ударом, снова становясь крепким хозяйством.

И все это от нескольких негромко сказанных слов. Айдан позволил проводить себя в покои. Он покорно вынес хлопоты слуг и омовение, отличавшееся истинно восточной продолжительностью и роскошью. Одежды, приготовленные для него, были простыми, черными и белыми, и богатыми в своей простоте: арабский шелк и нечто более мягкое и тонкое, чем лен, чудесно прохладное.