1918, июнь
Наш сонный город неожиданно наполнился множеством молодых людей, в основном бедных, оторванных от ферм, плантаций, лавочек, призванных из всех наших южных штатов, в то время как их офицеры — прямо со скамьи военных училищ — приехали с севера, из края Великих озер и прерий (никогда после Гражданской войны, сказала мне матушка, в городе не видели столько янки).
Эти молодые, отважные, вечно смеющиеся солдаты сразу создали вокруг много шума, рассеялись по нашим улочкам подобно стаям птиц с синим, серым и зеленым оперением, некоторые из них имели золотые или серебряные хохолки, носили звезды за храбрость или разноцветные орденские планки, — но все они, птицы-офицеры и птицы-рядовые, наконец-то объединившиеся сепаратисты и аболиционисты, должны были вскоре снова отправиться в долгий путь, пересечь океан по направлению к старушке-Европе, еще не ставшей страной наших грез и по-прежнему остававшейся материком, внушавшим неведомый ужас незнакомцем, заставлявшим умирать в сражениях на полях чужой войны.
Если им и было страшно, они этого не показывали. На улицах, на окружавших город аэродромах, на территории военных лагерей постоянно гремели балы. (Любопытно только одно, да, это совершенно невозможно объяснить: ни один город, сравнимый по величине с Монтгомери, не был окружен таким количеством аэродромов. Наш забавный городок призван был стать оранжереей для мальчиков, отправляемых на войну — «под огонь», «на дело», — как они сами говорили.)
Я все еще слышу, как они яростно шумят: этот гордый грохот шагов, крикливые голоса и звук чокающихся стаканов, словно эти двадцать тысяч парней слились в одно большое тело, став титаном с лихорадочно бьющимся пульсом, в жилах которого пульсирует адреналин и кипят жизненные соки. Неизбежная опасность и уверенное спокойствие тех, кто рядом, — таких же потрясенных и яростных, таких же смертных, — превратили этих мужчин в еще больших скандалистов и детей и добавили им эйфории.
Не знаю, как смотрели на нас, красавиц Юга, эти мальчики; быть может, мы представлялись им жужжащим роем, клеткой с колибри и глупыми маленькими попугайчиками. Просыпающимися каждое утро и живущими лишь ожиданием нового городского бала, а девушки вроде меня, которым повезло больше, ибо родители не держали их на коротком поводке, — ожиданием предстоящего праздника в «Кантри клаб» или в офицерском клубе Шеридана.
Конечно, когда в городе стояли войска, папа пытался запереть меня дома. Бледный и робкий чиновник, человек, строго исполняющий законы, отправляющийся спать с заходом солнца, без сомнения, он видел в военных лишь темную толпу испорченных грубиянов, насильников и убийц. Минни — спасибо матушке — разрешила мне отправиться на бал в «Кантри клаб», взяв обещание вернуться не позднее полуночи и более не посещать ни один бал ни в одном доме. Она не спала допоздна, ожидая моего возвращения; я пришла почти в полночь.
Лейтенанту Фицджеральду исполнился двадцать один год, и у него было много талантов. Он великолепно танцевал все модные танцы, научил меня ездить верхом на турецкий манер и убедил полетать на аэроплане; он сочинял рассказы, которые вскоре начнут публиковать, — в этом он не сомневался; он был опрятен и элегантен, он знал французский — именно благодаря знанию французского языка Фицджеральд и получил звание пехотного лейтенанта, закончив обучение в Принстоне, — франкоговорящие наслаждались привилегией, позволявшей им быстро становиться офицерами, — но главное, пожалуй, это все-таки его элегантность и заботливость. А еще он был настоящий денди. Его форма была сшита у братьев Брукс в Нью-Йорке. Вместо обычных матерчатых накладок снизу, его светло-зеленые галифе заправлялись в высокие сапоги соломенного цвета, со шпорами, придававшими ему вид настоящего героя.
Лейтенант Фицджеральд невысок, согласна, но эта нехватка нескольких сантиметров компенсируется изящной талией, которую подчеркивает форменная куртка, у него большой лоб и не знаю даже, что еще (уверенность, что он — персона значительная, вера в себя, ощущение необычной судьбы), какая-то совершенно невообразимая походка и гордо поднятая голова. Женщины в восторге от него, мужчины тоже. Когда-нибудь мне надо будет задуматься над такой особенностью: почему никто из его братьев по оружию не относился к Скотту с завистью и не пытался бросить на него тень? Мужчины будто тоже испытывали на себе его чары, он внушал им уверенность…
Как же он волнует меня, как будоражит! Прогнать этот сон. Сейчас же.
* * *
Да, каждый день рождается какой-нибудь новый танец, и я все их разучиваю. Я могла проводить часы перед зеркалом, совершенствуя походку, улыбку, движение плеч.
Клубные мальчики, молодые офицеры, я держу их в своей затянутой белой перчаткой руке. Я Зельда Сейр. Дочь Судьи. Будущая невеста будущего великого писателя.
