«Клуб Парика и Маски» — наш любительский театральный кружок в Северном Кроуфорде — единогласно решил поставить этой весной «Трамвай „Желание“ Теннесси Уильямса. Дорис Сойер у нас всегда была за режиссера, но на этот раз заявила, что ничего не получится — у нее серьезно больна мать.
Вот и вышло, что эту руководящую должность навязали мне, хотя до сих пор мне приходилось руководить только рабочими, устанавливающими комбинированные алюминиевые рамы со ставнями, которые я продавал.
Конечно, я поставил кое-какие условия, когда брался за режиссерскую работу, и самое главное, что Гарри Нэш — единственный стоящий актер в нашем кружке — взял ту роль, которую в кино играл Марлон Брандо. Когда распределяли роли, Гарри отсутствовал, и я не знал, возьмется он за эту роль или нет. Он вообще никогда не приходил на наши собрания. Стеснялся. Не то чтобы он пропускал собрания из-за каких-то там дел. Женат он не был и вообще с женщинами не знался — да и среди мужчин у него друзей не было. Просто он избегал всяких сборищ по одной причине: он не мог двух слов связать без готового текста.
Так что пришлось мне на другой день тащиться в скобяную лавку Миллера — Гарри у него работает продавцом — и просить его согласия. По дороге я заглянул на телефонную станцию — они мне прислали счет за разговор с Гонолулу, а я в жизни своей не звонил в Гонолулу.
Там я и увидел эту красавицу в первый раз. Она сидела за окошечком. И она мне объяснила, что телефонная компания поставила машину-автомат для выписывания счетов, но пока эту машину не отладили как следует и она что-то пошаливает. Она приехала недавно — привезла эту машину и должна была обучить местных девушек с ней управляться.
— А вы к нам надолго? — спросил я.
— В каждом городе я живу месяца по два, сэр.
Глаза у нее были синие, прелестные глаза, только ни надежды, ни любопытства в них не было, ни проблеска. Она мне сказала, что так вот и странствует из города в город уже два года — всегда и всем чужая.
И тут мне пришло в голову, что ведь она может сыграть Стеллу в нашей пьесе. Стелла — это жена того типа, которого играет Марлон Брандо, жена человека, чью роль я хотел поручить Гарри Нэшу. Я объяснил ей, когда и где у нас назначены актерские пробы, и прибавил, что своим приходом она осчастливит наш коллектив.
Она так удивилась, что даже немного ожила.
— Знаете, ведь мне первый раз в жизни предлагают принять участие в каком-то общем деле.
— Что же, — сказал я, — лучший способ сразу познакомиться со славными людьми — это сыграть с ними в одной пьесе.
Она сказала, что ее зовут Элен Шоу. Сказала, что сделает сюрприз мне и себе самой. Может, просто возьмет да и придет.
Вы, наверно, думаете, что Гарри Нэш уже оскомину набил всему Северному Кроуфорду, играя чуть ли не в каждой пьесе. Совсем наоборот: не исключено, что Северный Кроуфорд до скончания веков будет с удовольствием смотреть на Гарри Нэша, потому что на сцене он никогда не был Гарри Нэшем. Когда в спортивном зале средней школы взвивался вверх малиновый занавес, Гарри и телом и душой превращался в того человека, которого выдумал и создал режиссер.
Как-то кто-то заметил, что надо бы Гарри показаться психиатру: пора бы ему стать более интересным, ярким и в жизни — тогда он, по крайней мере, хоть женится, а может, и работу себе подыщет получше, чем у Миллера за пятьдесят долларов в неделю.
Когда я зашел к Миллеру и сказал Гарри, что меня назначили режиссером и я хочу дать ему роль, он спросил, как обычно, когда ему кто-нибудь предлагал роль, и по правде сказать, это был грустноватый вопрос:
— А кто я теперь?
Актерские пробы я проводил, как всегда, в зале собраний на втором этаже нашей Публичной библиотеки. Дорис Сойер. — наш постоянный режиссер — пришла поделиться со мной своим богатым опытом. Мы с ней вдвоем важно восседали наверху, а те, кто претендовал на роли, ждали внизу.
Чтобы доставить удовольствие Гарри — да и самим себе тоже, — мы попросили его читать сцену, где он бьет свою жену. И он так за это взялся, что мы будто увидели новую сцену, которой у Теннесси Уильямса и в помине не было. На Гарри был коротенький двубортный пиджачок, как у выпускника средней школы, со складочкой на спине, и крохотный галстучек красного цвета с лошадиной головкой. Он снял пиджак и галстук, расстегнул воротник, повернулся спиной к нам с Дорис — это он накачивал себя, чтобы войти в роль. И рубашка на спине у него лопнула — хотя с виду она была совершенно новая. Это он ее нарочно порвал, чтобы с самого начала еще больше походить на Марлона Брандо.
Когда он обернулся к нам, это уже был широкоплечий красавец, самоуверенный и жестокий. Дорис подавала реплики за Стеллу, его жену, и Гарри так ее закрутил, что эта очень-очень старенькая леди почувствовала себя очаровательной беременной девчонкой, чей муж, необузданный, как горилла, вот-вот расшибет ей голову. А с нее это и на меня перекинулось. Я читал за Бланш — по пьесе это сестра Стеллы, — и провалиться мне, если Гарри не нагнал на меня такого страху, что мне показалось, будто я сам стал пьяненькой и увядшей красавицей южанкой.
