Я наблюдал в окно за движением на Невском проспекте. Озабоченные купцы и приказчики спешили по своим делам, мещане подгоняли подводы, груженные скарбом. Их лица, фигуры выдавали нервное напряжение. Вероятно, напуганные Наполеоном, они покидали Санкт-Петербург, чтобы укрыться где-нибудь подальше.
Но часть публики выглядела праздной. Барышни совершали дневной моцион, вокруг них вились кавалеры. Наверное, меня в Лондоне военные сводки волновали больше, чем их. Они полагали, что война где-то далеко и никогда их не коснется.
Такие разные люди могли позабавить досужего наблюдателя. Беглецы старались не смотреть в лица праздным гулякам — в их косых взглядах читалось осуждение легкомыслия. А блистательные франты и барышни отвечали им презрительными усмешками и, хотя вынуждаемы были уступать дорогу подводам со скарбом, делали это с чувством превосходства и снисхождения к паникерам.
Порой проходили юноши в щегольском обмундировании: с золотыми эполетами, в шляпах с султанами>>[1]. Со дня на день им предстояло отправиться в действующую армию и золотые эполеты вызывали любовь и уважение толпы, которые так хотели снискать эти молодые люди, снискать заблаговременно, еще до совершения подвигов, потому что позднее многим будет не суждено насладиться славой.
— Сударь, какой платок-с вы изволите-с выбрать? — отвлек меня камердинер.
— А знаешь, Жан, чего я боюсь? — спросил я, пропустив его вопрос о платке.
— Чего?
И в этом его «чего?», а точнее в голосе, звучала филиппика: «А разве вы вообще чего-либо боитесь?»
— А боюсь я, Жан, того, что царь-батюшка выслушает мое сообщение и мне же поручит разбираться с этим делом, — промолвил я, размышляя, как бы и впрямь не получить от его величества этого задания.
— А что это, сударь, за дело-с? — поинтересовался мосье Каню.
— А что за тело, не твое дело, — отшутился я.
— Как же-с, сударь, я дам вам совет, когда вы толком-с не говорите ничего, — посетовал Жан.
— Don't be curious don't make me furious!>>[2] — ответил я.
— Hy-c, как знаете-с, — буркнул французишка и поставил короб с платками на диван.
— Жан, ты ничего не напутал? Сколько мне еще ждать этого надворного советника?! — возмутился я.
— Барин, сударь вы мой, — французишка от обиды вытянул губы трубочкой так, словно хотел щипнуть себя за правый ус. — Ничего я не напутал-с! Надворный советник-с Косынкин сказал, что заедет-с за вами…
— Ну и где его носит, этого Косынкина?!
Французишка не ответил, только бровями повел.
Я еще некоторое время наблюдал в окно за санкт- петербургскими франтами, а затем повернулся к зеркалу.
— Жан, ты уверен, что я не похож на иностранца? Я просил тебя внимательнее приглядеться, как нынче одеваются в России.
— Что я вам-с, модистка, что ли? — огрызнулся он.
Я не успел ответить, как зазвонил колокольчик, и камердинер пошел встречать гостя.
— Ваше сиятельство! — выпалил надворный советник Косынкин, переступив порог кабинета. — Дали необходимые распоряжения. В Кронштадт отправится команда.
— Что ж, великолепно, — ответил я.
— А вас ждет канцлер, ждет с нетерпением! — напомнил надворный советник.
— Собственно, дело было только за вами. Я давно готов. Почти готов, — сказал я, схватил за рукав мосье Каню и толкнул его к коробу с платками.
Я прибыл в Санкт-Петербург для личной аудиенции у его императорского величества. Но заодно выполнял и частное поручение государственного канцлера графа Николая Петровича Румянцева. Впрочем, частным такое поручение можно было назвать per abusum>>[3].
А для меня лично самым главным делом был перевод в действующую армию. Я рассчитывал поскорее передать государю секретные донесения и хлопотать о своем назначении. Находиться на дипломатической службе, когда корсиканский недомерок, заразив полоумием всю Европу, вторгся со своей La Grande Armee>>[4] в Россию, я не мог.
— Уверен, государь не откажет мне, — промолвил я, выбирая платок. — Сейчас я хочу одного — бить французов.
Жан, державший передо мною короб, шмыгнул носом, а надворный советник Вячеслав Сергеевич Косынкин с жаром откликнулся:
— Эх, Андрей Васильевич, как я вас понимаю! И я хочу! Хочу бить французов!
Глаза его загорелись. А мосье Каню снова вытянул губы трубочкой, еще раз шмыгнул носом и покосился на гостя с опаской.
— Так что же не бьете? — спросил я надворного советника.
— Хех, — выдохнул Вячеслав Сергеевич. — Да я…
Он запнулся и скользнул глазами по ковру, словно в персидских узорах искал подсказку. Я следил за ним через отражение в зеркале. Вдруг он решительно поднял голову и продолжил:
— Я служил в Смоленске, просился в действующую армию, но… так сложились обстоятельства. Пришлось податься в Петербург. Да и его сиятельство Николай Петрович настоял: дескать, и в тылу дельные люди нужны. Прямо-таки вырвал у меня согласие. Теперь сам сомневаюсь: не смалодушничал ли я, что поддался на уговоры.
Я выбрал синий платок, приложил его к шее, глянул в зеркало и остался собою доволен.
— Ступай себе, Жан, — отпустил я камердинера.
И французишка удалился, умудрившись спиной выразить нам немой укор.
Надворный советник вздохнул и добавил несколько странную фразу:
— Ну ничего, когда французов погоним за границу, всенепременно поступлю в армию.
