Зюзя. Книга третья - [49]

Фоменко, увидев такую подставу, ощерился, выплюнув:

– Сука!

Народ смотрел, не понимая такой перемены настроения у своего предводителя. Многим было не видно, потому помост натужно заскрипел – каждый старался высунуться половчее, никто не хотел пропустить предстоящие переговоры.

А до меня дошёл смысл происходящего, причём сразу – стоял рядом, видел, хоть и одним глазом, всё. Особист сознательно сделал так, чтобы его голос слышали все окружающие, не оставляя бывшему начальнику ни малейшего шанса на конфиденциальность переговоров и возможности словчить. Проще говоря – заставлял играть в открытую. Хитёр, ничего не скажешь!

Щёлкнул тумблер, в динамике зашипело. Петрович, нехотя взяв в руку коробочку, поднёс её к лицу и, нажав на тангенту, скрипуче заговорил:

– Серёжа, ты?

Ответили сразу.

– Я, Андрей Петрович, я.

– А почему я тебя не вижу? Ухари твои ручные – как на ладони, а сам что? Прячешься?

В динамике негромко засмеялись.

– Так я за грузовиком припарковался. Дрянь у вас дороги – на обочину не съедешь. Неужели надо свой лик явить? Соскучиться успели?

Фоменко перекосило словно от зубной боли.

– Зачем? Говори, чего хочешь? К чему тянуть?

Окружающие напряглись, боясь даже вздохнуть лишний раз.

– Закона хочу, – проговорил особист. – Правды. Справедливости.

– Не нужно пафоса, – перебил старик, усмехаясь краешками губ. – Не на собрании.

Фролов не смутился, сам перешёл в «наступление».

– Андрей Петрович! Вы зачем склады подожгли? Еле потушили... Ну собрались бежать – кто же вам мешал? Я же со всем уважением к былым заслугам, на горло, можно сказать, себе наступил, не препятствуя. Или вы всерьёз верите, что о вашей заимке никто не знал? Как ребёнок, честное слово... Стыдно. Мы же вместе столько лет рядом, чего вам не хватало? Во что людей втянули? Кто теперь ответит? Вы – вряд ли. Исполнители? Без сомнения. Только не забывайте...

«Красиво придумал, – думал я, – ответственностью народ запугивает. И раздор сеет – будто старый урод не при делах останется, сухоньким выйдет».

Так мыслил и Петрович. Не дав договорить своему бывшему заму, он заорал, брызжа слюной.

– Ты на жалость не дави! Не дави! Люди сами так решили – вольно жить, а не в холуях у банды твоей! Право имеют!

Дальше владетель окрестных земель в отставке говорить не смог. Отпустив трость, безвольно привалился к частоколу, схватившись за сердце. Переговорное устройство не выпустил, намертво зажал, держа в стороне, будто хотел показать его всем присутствующим.

А спокойный голос невидимого особиста продолжал:

– Не нервничайте, в ваши-то годы... Уже случилось, назад не вернуть. Давайте конкретизировать наши отношения. У вас есть тридцать минут для того, чтобы сдаться. В противном случае... ну, вы сами понимаете. А среди вас женщины, дети, непричастные к неумной выходке. Подумайте! Будьте реалистом!

Пока Фоменко собирался с ответом, тяжело, шумно дыша, я молил всех богов о том, чтобы паскудный Фролов не вспомнил о моём существовании. Не нужна мне лишняя слава, хочу остаться маленьким, незаметным, ничего не значащим камешком на обочине их глобальных разборок.

– И что потом? – с отвращением вернулся к переговорам малость пришедший в себя старик.

– Потом? – удивлённо переспросил динамик. – Потом согласно процедуры и наших законов. Кому – по всей строгости, уж извините... кому – трудовые лагеря. Женщины и дети после следствия отправятся в общие дома, жить как жили.

– Вот так вот, напрямую, – каркнул, обведя всех взглядом, Петрович. – Почему не соврал? Наобещал бы с три короба, как ты умеешь.

– А смысл? – не стал тянуть с разъяснениями особист. – К чему сказки? Реальное наказание лишь единицам светит, да и то – вопрос... Я же не кровожаден, сами знаете. Люди – наше главное богатство. Андрей Петрович, – неожиданно жалобно, с нотками отеческой грусти, сменил тон Фролов. – Не мешайте вашим последователям самим решать, как им жить дальше. Просто отойдите в сторону, не давите авторитетом. У вас полчаса на принятие решения. Отбой связи.

Последние слова произвели эффект разорвавшейся бомбы. Говорили все, силясь перекричать друг друга. Непонятно, обрывками, стремясь выплеснуть наружу страх и эмоции. На нешироком помосте сразу стало тесно.

Я посмотрел на Петровича – держится. Губы в ниточку, глаза полуприкрыты, на щеках нездоровый румянец. Не знаю, зачем – перевёл взгляд за ограду. Мужичок-парламентёр уже подбегал к грузовику, потеряв где-то по дороге свою палку с тряпкой. Ушёл, значит... Ну и молодец. Наверное, до одури жутко в одиночку на стволы ходить.

Шум разгорался. Не выдержав, некоторые из защитников поспрыгивали на землю и оттуда спорили с оппонентами. Фролов добился своего – перессорил всех со всеми. Быстро управился... И теперь наверняка ждёт, когда откроются ворота, посматривая на часы своей рыбьей рожей.

Народ разделился на два лагеря. Одни яростно стояли за бой до победного конца, другие – ратовали сдаться, мотивируя тем, что они ни в чём не повинны. Кое-кто уже скрылся в домах. Нда... разброд и шатание.

– А ну цыц! – громко, со старческим фальцетом, рявкнул на этот бедлам Петрович.

Не сразу, но спорщики затихли, уставившись на своего предводителя. Кто с надеждой, кто с плохо скрываемой злобой, кто с удалью.