Звучащий свет - [15]

Шрифт
Интервал

Вбирай же всеми фибрами души
Воздушные свечения начатки —
И спрашивать, пожалуй, не спеши,
Но мысленно сорвись и согреши —
Куда как наважденья хороши
И грёзы обездоленные сладки!
Так некогда творец Пигмалион,
Волнения постигнуть не умея,
Но что-то прозревающий сквозь стон,
Рождаемый влеченьем вне времён,
И вспыхнувшею страстью просветлён,
Стоял пред изваяньем Галатеи.
Так ночью одинокая луна.
Бессонниц повелительница странных,
Сквозь запах, поднимаемый со дна
Эфира, где разлита тишина,
И выплеснутый в чаши у окна,
Как пленница, скорбит об океанах.
Напутствуют скитальцев Близнецы,
К обители стремятся богомольцы,
Смиреннее сплетаются венцы, —
И зеркало, устав от хрипотцы,
Расскажет, где томятся бубенцы
И прячутся серебряные кольца.
2 июня 1980

Есть состояние души

Есть состояние души,
Непостижимое для многих, —
Оно рождается в глуши
Без лишних слов и правил строгих.
Оно настигнет наобум,
Неуловимо-затяжное, —
И там, где явственнее шум,
В листве встречается со мною.
Переливаясь через край,
Оно весь мир заполонило —
И в одиночестве решай:
Что сердцу бьющемуся мило?
Покуда дождь неумолим
И жребий брошен, как ни странно,
Бессонный мозг заполнен им,
Как храм – звучанием органа.
Давно разбухшая земля
Уходит в сторону прибоя,
Как будто смотрят с корабля
На брег, прославленный тобою.
Среди немыслимых запруд
Есть что-то, нужное влюблённым,
Как будто лебеди живут
За этим садом затенённым.
И, словно в чём-то виноват,
Струится, веку в назиданье,
Слепой акаций аромат,
Как предвкушение свиданья.
Велик страдальческий искус —
Его почти не замечают —
И запах пробуют на вкус,
И вкус по цвету различают.
И в небесах без тесноты
Непоправимо и тревожно
Пустые тянутся мосты
Туда, где свидимся, возможно.
И, как собою ни владей,
В летах увидишь отдаленье,
Где счастье прячут от людей,
Но прочат нам его в даренье.
2–3 июня 1980

Есть имя

Есть имя у неистовости дней —
Зовут её июньскою порою, —
И тянемся, отверженные, к ней,
И там, где восприятие полней,
В язык вникаем пламенного строя.
Распластанная плещется листва —
Она ещё так мало бушевала, —
И по ветру летящие слова,
Не понятые близкими сперва,
На улицах кружатся как попало.
Толпятся у порога беготни
Акации, белками нависая
Над берегом, где руку протяни —
И что-то невозможное верни, —
И сразу же поддержит, не бросая.
Цветению словутому – хвала!
Томлению воздушному – осанна!
И лишь полураскрытые крыла
Подскажут, что любовь твоя была
Подобием звучащего органа.
Для карих бы раздаривать очей
И город сей, и вечер тонкобровый,
Где столько зажигается свечей,
Что струйки сквозняковые речей
Камедью въявь сгущаются вишнёвой.
Венцом терновым нас не удивить —
Несём его по очереди, зная,
Что каждого из грешных, может быть,
В разлуке ни за что не позабыть,
Когда-нибудь с надеждой вспоминая.
4 июня 1980

Предгрозье

Увы, роднее наших дней – не будет,
Они уйдут, овеяны тоской, —
И память грешная хрустальный шар раскрутит —
Предгрозья час, нависший над рекой.
Не возражай! – истерзан иль наивен,
Минуя прошлое, пойду я напрямик
Туда, где дол, предчувствующий ливень,
Был в ожиданье так разноязык.
Лазурным роздыхом иль трепетом стрекозьим
Пусть будет каждый миг заворожён, —
Пускай сады, застигнуты предгрозьем,
Воспримут мглу, похожую на стон.
А гром ворчит, ворочая раскаты,
Свинцовые, с налётом серебра,
И ртутные, текучие палаты
Выстраивает в мире для добра.
Никто вокруг не ведает, когда же
Начнётся ливень, – вот оно, «чуть-чуть»! —
И тяжесть неба, в скорби о пропаже,
Ничтожной капле точный чертит путь —
Упала, вздрогнула, в пыли, дыша, забилась,
Почти изгнанница, отшельница почти, —
И ничего уже не позабылось,
И рубежа ещё не перейти.
23 июня 1981

После дождя

Глубинный запах от земли,
Столбы седые испарений,
Холмы лиловые вдали,
Куда избранники брели
Из мглы каштанов и сиреней.
Кому бы нынче рассказать,
Что дождь всю ночь гулял по саду?
Какой бы узел развязать,
Какие свитки в руки взять,
Чтоб осознать его прохладу?
Жара не в силах наверстать
Того, что прежде упустила, —
И вот, изгнаннице под стать,
Рыдать не может перестать —
Она обиды не простила.
Кукушка голос подаёт,
Играет иволга на флейте,
И день взволнованный встаёт —
В нём каждый дышащий поёт —
О неумехах пожалейте.
Кружится бабочек чета
Над огурцами и фасолью, —
Неумолимости черта,
В темнице мнений заперта,
Давно тоскует по раздолью.
И сердоликовый простор
Примет и слёз, корней и граней,
Уже пройдя сквозь птичий хор,
Восходит прямо на костёр
Во имя новых испытаний.
27 июня 1981

Две мелодии

Есть две мелодии во мне, —
Одна – о том, что днесь я вижу,
О том, что речь намного ближе
Ночей, не сгинувших в огне.
Другая же – о днях былых,
О том, что свежесть их безмерна,
Что откровенность беспримерна
И неизбежна горечь их.
Когда густеют облака
И ропщет гром среди природы —
И зыблет призрачные своды
Его тяжёлая рука,
Покуда, радуясь родству,
На мир гармония нисходит —
И что-то в сердце происходит
В дожде, купающем листву,
Пока раскрытого окна,
Чтоб свет узреть, мне слишком мало, —
Уже звучит, как встарь бывало,
Неразличимая струна.
И вслед за нею слышу я
Иное музыки касанье —
Души доверчивой метанья
Меж испытаний бытия.
Так сочетаются порой
Порыв земной и дар небесный
В неизъяснимости чудесной,
Где рождены и смысл, и строй.
Знакомы ль вам они? – Бог весть! —

Еще от автора Владимир Дмитриевич Алейников
Седая нить

Владимир Алейников – человек-легенда. Основатель поэтического содружества СМОГ (Смелость, Мысль, Образ, Глубина), объединившего молодых контркультурных авторов застойных шестидесятых, отказавшихся подчиняться диктату советского государства. Алейников близко знал Довлатова, Холина, Сапгира, Веничку Ерофеева, причем не только как творческих личностей, но как обычных людей с проблемами и радостями, понятными многим… Встречи с ними и легли в основу этой мемуарной книги.


Тадзимас

Владимир Алейников (р. 1946) – один из основных героев отечественного андеграунда, поэт, стихи которого долго не издавались на родине, но с начала шестидесятых годов были широко известны в самиздате. Проза Алейникова – это проза поэта, свободная, ассоциативная, ритмическая, со своей полифонией и движением речи, это своеобразные воспоминания о былой эпохе, о друзьях и соратниках автора. Книга «Тадзимас» – увлекательное повествование о самиздате, серьезнейшем явлении русской культуры, о некоторых людях, чьи судьбы неразрывно были с ним связаны, о разных событиях и временах.