Звучащий свет - [13]

Шрифт
Интервал

И в раковине ясен мне порой
Укор неоспоримый кругозора,
Чтоб это оказалось не игрой,
Доступною для слуха и для взора.
Я вновь косноязычничаю – что ж!
На то и есть наитье и случайность,
Поэтому, наверное, и вхож
Туда, где изумит необычайность,
Чтоб, стольких бурь порывы укротив,
Душа желала света золотого, —
И уплывают греки, захватив
Огонь священный с алтаря родного.
1 октября 1979

Опавшие листьями взгляды

К дождю или к снегу? – плывут облака,
Окажутся тучами скоро, —
Их поедом ест негодяйка-тоска,
Вторгаясь в ненастную пору.
Не тронь эту область – она не твоя,
Ей зелья твои не опасны,
Пусть в поле плутает ползком колея —
Её не смущают соблазны.
Ты где? – откликайся, хозяйка степей! —
Стенанья твои домовиты —
Румяный шиповник и смуглый репей
Подземными соками сыты.
Не только у страха глаза велики —
Стекло поутру запотело, —
И скифские идолы прячут зрачки
Под камнем тяжёлого тела.
Но чур меня, чур! – я не вправе сказать,
Кого разглядел я невольно
Вон там, где слова узелками связать
Нельзя – до того это больно.
Мне только бы губы раскрыть на ветру,
Туда посмотреть без отрады,
Куда, словно дань, мы приносим костру
Опавшие листьями взгляды.
4 октября 1979

Может, вспомнишь?

Лишь затем, чтоб под ветром встать,
Сохраняют деревья силы —
И доспехи роняет рать,
Под корой напрягая жилы.
Желваками бугры вокруг
Перекатываются редко —
Разве кто-то окликнет вдруг,
Под подошвами хрустнет ветка.
Кто земных не носил вериг,
Тот ни вздоха не знал, ни взмаха, —
И закопан по горло крик,
Чтоб не выдал прохожим страха.
Отродясь не увидит тот,
Кто ночного не ведал хлада,
Как из сотов густых растёт
Ощущенье пустого сада.
Под горою приют найди
У реки или чуть поближе —
Если сердце живёт в груди,
Я глаза твои сам увижу.
Хоть слова различи во мгле —
Неужели не понял сразу
Полусонных огней в селе
Фризом вытянутую фразу?
Разгадать бы в который раз
Этой трепетной стон округи! —
Вроде ты и фонарь припас —
Может, вспомнишь ещё о друге?
9 октября 1979

Ну вот и вечер

Ну вот и вечер – сизый дым
Роднит костры по всей округе
С каким-то светлым и пустым
Пробелом, брезжущим на юге.
Собаки лают – знать, прошёл
По этим улицам пустынным
Дурманный запах вязких смол,
Наполнен смыслом половинным,
Недобрым привкусом смутил,
Не удержался от намёка —
И небо мглою охватил,
Запеленав его с востока.
И кто мне скажет – почему
Оно так хочет обогреться —
Как будто холодно ему,
Да никуда ему не деться?
Как будто тянется к нему
Земля с закрытыми глазами
И мнит: неужто обниму? —
И заливается слезами.
10 октября 1979

Имя любви

Набухли глазницы у каменных баб —
Не плачут, но будут и слёзы, —
Открыты их лица, хоть голос и слаб,
А в сердце – сплошные занозы.
Ах, женская доля! – опять ни вестей,
Ни слухов о тех, что пропали, —
Никак не спастись от незваных страстей,
Поэтому камнем и стали.
О том говорю, что не выразишь вдруг
Ни тайны – ведь нет ей предела, —
Ни силы забвенья – ему недосуг
Тревожить усталое тело.
О том говорю, что в душе прорвалось,
Чему поклоняемся ныне,
Зане прозреваем, – и вам не спалось,
И вы пробудились, богини.
Уста разомкни и его назови —
Ведь ждёт и очей не смыкает, —
Нет имени тоньше, чем имя любви, —
Так часто его не хватает.
И вот он откуда, сей давний недуг,
Собравший всю боль воедино! —
Пойдём – я с тобою, – так пусто вокруг,
Так тесно крылам лебединым.
24 октября 1979

День Хлебникова

Где тополь встал, как странник, над холмом.
Ужель не слышишь птичьих причитаний? —
И даль, дразня нечитанным письмом,
Забывчивых не прячет очертаний.
Когда б хоть часть душевной теплоты
Сошла сюда с желтеющей страницы,
Согрелись бы озябшие цветы
И влагою наполнились глазницы.
Ты видишь, как уходят облака? —
И солнце с зачарованной листвою,
Степной напев начав издалека,
Несут его венком над головою.
И далее холодная вода
Уносит этот символ безутешный,
Чтоб ангелы, сошедшие сюда,
Склонились к жизни – праведной иль грешной.
Уже поняв, её не повторишь —
Ещё стоишь растерянно и прямо
Лицом к лицу – и что-то говоришь —
Но что сказать пред образом из храма?
В который раз он вынесен сюда,
Где ясный день без колокола звонок? —
И день уйдёт – как люди – навсегда —
И плачет в отдалении ребёнок.
28 октября 1979

Полночь

Истосковавшись по зиме,
Мы забываем оглянуться
Туда, куда нам не вернуться,
Куда не выйти в полутьме.
Не заглянуть за локоток
Обеспокоенной метели, —
Мы сами этого хотели —
Глотать потери горький сок.
Неторопливей и черней
Приходит сумрак вечерами,
Как некий гость, к оконной раме —
А мир просторней и верней.
А мир осознанней стократ,
Непогрешимый и суровый,
Сгущает лезвия надбровий,
Неподражаемый собрат.
И снег, оттаивая вдоль,
Не устоит пред этим взглядом,
Зане смутился где-то рядом,
Свою запамятовав роль.
И что мне делать с этой мглой
Без домино и полумасок,
Где сыплют пригоршнями сказок
В котлы с расплавленной смолой?
19 декабря 1979

Февральской музыке

Февральской музыке, стремящейся понять,
Что в мире для неё невозвратимо,
Где рук не тронуть ей и боли не унять,
Покуда сердце слишком ощутимо
В томящей близости примеров бытия
С их изъяснением, предвестником прощенья,
Февральской музыке – элегия сия,
Хранящая приметы обращенья.
Свистулькой тайною осваивая звук,
Свирель подняв сосулькой ледяною,
Чтоб некий смысл, повиснув, как паук,
Встречал заворожённых тишиною,

Еще от автора Владимир Дмитриевич Алейников
Седая нить

Владимир Алейников – человек-легенда. Основатель поэтического содружества СМОГ (Смелость, Мысль, Образ, Глубина), объединившего молодых контркультурных авторов застойных шестидесятых, отказавшихся подчиняться диктату советского государства. Алейников близко знал Довлатова, Холина, Сапгира, Веничку Ерофеева, причем не только как творческих личностей, но как обычных людей с проблемами и радостями, понятными многим… Встречи с ними и легли в основу этой мемуарной книги.


Тадзимас

Владимир Алейников (р. 1946) – один из основных героев отечественного андеграунда, поэт, стихи которого долго не издавались на родине, но с начала шестидесятых годов были широко известны в самиздате. Проза Алейникова – это проза поэта, свободная, ассоциативная, ритмическая, со своей полифонией и движением речи, это своеобразные воспоминания о былой эпохе, о друзьях и соратниках автора. Книга «Тадзимас» – увлекательное повествование о самиздате, серьезнейшем явлении русской культуры, о некоторых людях, чьи судьбы неразрывно были с ним связаны, о разных событиях и временах.