Звучащий след - [27]

— Все они сидели на своих местах, каждый сам по себе, как обычно. Я подходил к каждому в отдельности. Я подумал: если умело подойти к человеку, то двое озябших смогут погреться друг возле друга.

— И тогда один из них ненароком съездил тебя по морде? — хихикнул какой-то матрос.

Взгляд Джеки потемнел от бессильного гнева.

— Тебе известно, как было дело? — сопя спросил он.

— Черта с два! — ответил матрос.

Джеки разъяснял своим товарищам по бараку, что надо делать: бороться, а не молиться. Когда нацисты забрали всех его родных, Джеки отправился добровольцем в Испанию. Он и его пулемет вели долгие беседы с теми, кто был повинен в гибели его семьи. И если молитвы были бессильны, то пули заставляли их прислушиваться, и не один из них при этом испустил дух.

Театральным жестом Джеки взмахнул руками.

— Когда я рассказал все это моим товарищам, то нашел, что настало время открыть им глаза на Розенберга. Я сделал им доклад на социально-политическую тему: объяснил, что частная собственность, сосредоточенная в руках немногих людей, чревата диктатурой. До этой минуты они внимательно слушали. Но стоило мне заговорить о Розенберге, как они заткнули уши. Розенберг и воспользовался случаем, чтобы задать мне трепку. Что же я, должен был ему «спасибо» сказать?

— Ни в коем случае, — возмущенно воскликнул Мюллер. — Но разве за тебя никто не вступился?

— Сам видишь, как они вступились, — ответил Джеки, поглаживая свой синяк. — Люди этого типа не хотели шевельнуть пальцем, даже когда мы защищали германскую демократию от Гитлера.

— Слизняки! — заявил матрос. Опустив светлые глаза с белесыми ресницами, он пристально разглядывал собственные квадратные кулаки.

— С этими дело не так просто, — закряхтел Гроте на своей циновке, — да и с нами со всеми тоже. Загляни-ка человеку в душу — только диву даешься, сколько там глухих закоулков. — Взгляд Гроте лениво скользнул по песку и, дойдя до моих ног, вскарабкался вверх. Почувствовав, как глаза его, словно пальцы, ощупывают меня, я отвернулся и уставился в полосу света, проникавшую в щель.

— Мне хочется рассказать вам одну историю, — сказал матрос, — она как раз подходит к тому, что сказал Гроте.

Он открыл было рот, чтобы начать рассказ, но тут Джеки достал из своего мешка какую-то фотографию.

— Вот мое семейство, семь душ. Один из моих братьев еще спал в старом футляре от отцовской скрипки, когда их всех забрали.

Пока Джеки показывал фотографию, я заметил на его руках такие же следы, что и на искалеченной руке Ябовского, — следы от какого-то инструмента, желто-серые пятна. Вот уж никак не думал, что они могут быть у еврея. Но ни с того ни с сего они не могли сделаться — это я хорошо знал.

Все, кто стоял вокруг, молча рассматривали фото. Матрос приподнялся на носках и заглянул через плечо соседа. Я не вставал с места. Что мне было за дело до семерых евреев?

Звон ведра заставил меня вздрогнуть.

— Кто выдул всю воду? — глухим голосом спросил матрос.

Он бросил на меня косой взгляд. Мюллер старательно жевал корешок мяты.

— Никакой воды в ведре не было, — сказал я.

— Нет, там была вода, — уверял матрос.

— Оставь его, Свенсен, — Мюллер зашвырнул корешок в угол.

— Черта лысого я оставлю, — буркнул матрос.

Пригнувшись, он стал наступать на меня. Я попятился назад. Когда я почувствовал за спиной стену, Ахим сказал:

— Ну, хватит, так ты ничего не добьешься.

Матрос отошел, взволнованно моргая.

— Эта свинья выдула всю воду.

Джеки опять упрятал фотографию в мешок и достал оттуда какой-то предмет, плотно завернутый в бумагу. «Миска для еды, настоящая», — подумал я.

— Моя губная гармошка, — сказал Джеки, — настоящий «Хонер».

Перед бараком замаячила длинная тень.

— Обедать!

Барак опустел.

У Гроте на губах играла насмешливая улыбка. Я напряженно всматривался в его лицо. Быть может, по его носу и подбородку просто скользили вечерние тени и блики закатного солнца. Но вдруг я понял, почему Гроте так презрительно улыбался: я лежал вплотную возле Джеки. Опершись руками о песок, я медленно, рассчитанным движением, резко подался в сторону. «Так вот, знай, косторез несчастный, — между мной и Джеки все же есть некоторая дистанция».

— Ты сыплешь песок на мою гармошку, — запротестовал Джеки. — Эта вещь мне дорога, она из дому. — Тщательно укладывая инструмент в мешок, он неожиданно спросил:

— Здорово тебя отделал тогда старик своим костылем?

Я надменно вскинул голову.

— Черта с два! — повторил я слова матроса.

— Ну, тогда угости меня глотком кофе.

Я машинально протянул Джеки свою банку — машинально и бездумно, как нагибаешься, чтобы поднять упавшую вещь.

— За твое здоровье!

Джеки с наслаждением отпил из банки и снова занялся своими вещами, а я кипел от возмущения, что он так легко околпачил меня.

— Ты еще не видел моего семейства, — сказал он, роясь в своем мешке.

Я поднес к губам банку, которую Джеки вернул мне, и маленькими глотками прихлебывал кофе. Хоть бы скорее принесли еду: глупая болтовня Джеки действовала мне на нервы.

— Ну-ка дай сюда, — не выдержал я и взял у него карточку.

Я держал фото в луче света, который почти горизонтально прорезал теперь сумрак барака. Мать Джеки, строго выпрямившись, сидела на диване, покрытом роскошной тигровой шкурой. В ее миндалевидных глазах светилась тревожная мысль. Они напоминали глаза моей матери, когда в конце месяца она подсчитывала деньги, оставшиеся на еду. Беглым взглядом обвел я полдюжину ребятишек, среди них был и Джеки. Возле него стоял отец — мужчина с высоко поднятыми плечами и усами под кайзера Вильгельма.