Звезды не меркнут - [18]

Пчелкин хихикнул.

— Что особенного? — равнодушным тоном сказал Поддубный. — Малютка вспоминает роскошное детство. Как говорится, пост фактум.

— Что?! — подался к нему Пчелкин, приплясывая от холода. — Что ты сказал?

Из темноты подвинулась к ним строгая фигура старшины.

— Что это «пост фактум»? — приставал Пчелкин. — Скажи, Ваня!

— Альбатрос — не тетя из дошкольного учреждения, чтобы объяснять шпингалетам популярные термины.

— Ух ты! — прыснул Пчелкин. — Не знает, а говорит! — И, поеживаясь, толкнул плечом Мирона, который стоял безмолвный, как башня. — Алло, там, наверху, ты вообще слышишь, как внизу заливают?

— Вообще, — поднял голос Поддубный, — мальчик из Анапы не любит, когда баланду травят. Он сказал: «Все в прошлом». Культурно сказал. Соплякам рекомендуется иметь хотя бы карманный словарь Блокгауза и Эпрона…

— Разговорчики!..

По тому, как это было сказано, Атласов догадался, что старшина не в духе. А час назад он выходил из Плеханова веселым и бравым, празднично выпустив из-под каракулевой кубанки холеный ковыльный чуб. «Категорически, сто!.. — с самым искренним видом уверял он тогда, перехватив строгий взгляд лейтенанта и вытягиваясь в великолепную стойку. — Сто, як и усем к обеду, и ни малюсенького грамма поверх! Ни боже мой!.. — И ни разу не отвел родниково холодных и только как бы слегка запотевших голубоватых глаз. — Ни-ни! Усе в норме, товарищ лейтенант!» И действительно, выглядел в «норме», хотя Атласов не сомневался, что «поверх» старшина пропустил, конечно, никак не меньше трехсот «малюсеньких».

— Отставить разговорчики! Сто разов кажу!

Пчелкин поднял к старшине расплывчато белеющее в темноте лицо и, подражая бравому солдату Швейку, рассказы о котором Доля очень любил слушать, доверительно заговорил:

— Осмелюсь доложить, товарищ старшина, вы совершенно правы. Один мой хороший знакомый загнулся именно потому, что не знал, когда молчать: до того, как бандиты стукнут его, или после. А фашисты, как теперь известно всем, это же стопроцентные бандиты! Другой мой хороший знакомый, из Анапы — вы его знаете, он всем заливает, что чуть не женился там на золотой рыбке! — так этот знакомый клянется, что фрицы терпеть не могут русского голоса перед своими окопами и, когда слышат его, плюются из минометов на чем свет стоит. Так что, категорически, лучше отставить всякие разговорчики.

— Усе? — глухо спросил старшина. — Наряд вне очереди… После боевой операции.

— Но, товарищ старшина!..

— Два наряда! За то, что, як и твои знакомые, не знаешь, когда молчать.

— Есть! — кротко вздохнул радист и незаметно для Доли подмигнул ухмыляющемуся Андрееву. — Только осмелюсь уточнить, товарищ старшина: после какой по счету боевой операции прикажете топать в наряд?..

Доля плюнул и так зыкнул на пробегавшего мимо солдата, у которого гремели насыпанные прямо в котелок патроны, что беднягу будто ветром отнесло в сторону.

— Шире ша-аг! — тут же накинулся старшина на двух других, подозрительно быстро охромевших солдатиков южного облика, явно не торопившихся вперед. — Спите на ходу!

— Окопчики, товарищ старшина, — тем же равнодушным тоном сказал Поддубный. — Психология, коротко говоря.

— Яка тут к чертям психология! — не вникнул сгоряча в сказанное старшина. — Збаловались за месяц в траншеях, так теперь на открытом и жмутся друг до дружки, як курчата на холоде! Шире шаг, друзья! Тула, а там Елец — и фашисту конец!

Он потоптался около лейтенанта, пожаловался:

— Не наступление, а, категорически, похоронное шествие…

Прошел командир полка с группой штабных и что-то негромко сказал Атласову. Ветер и скрип шагов погасили слово, но ласковый кивок разведчик увидел и невольно ответил тем же. На душе его стало спокойнее, как всегда, когда он бывал рядом с майором или хотя бы знал, что тот неподалеку.

Кирилл очень любил майора Барабина и часто думал о нем, стремясь разгадать удивительную тайну его почти безграничной власти над людьми — власти даже в минуты, когда человек, казалось бы, уже ничему не подвластен, кроме страха. А когда Кирилл видел, как маленький, приземистый майор врастал каменным идолом в курган где-нибудь посреди боя, а рваный металл выл и не смел коснуться, душу его охватывали и гордость, и страх за любимого человека, и горячее желание быть похожим на него. Не раз Кирилл пытался объяснить себе свои чувства к майору. Но как только начинал думать об этом, тотчас из дальней дали перед ним возникали дорогие отцовские глаза, на которые, как ему верилось, были так похожи горячие сухие глаза майора Барабина. И дальше его мысли не шли. Да, может быть, это и было главным. А вернее всего, главным была война. Как и многие из его сверстников, Кирилл Атласов вырос, мало думая всерьез о войне, а когда она грянула, чуждая всем его прежним устремлениям, ему нужна стала крепкая духовная опора. И он нашел ее в лице большевика Саввы Юрьевича Барабина, чья шахтерская молодость, как и молодость кубанского хлебороба Максима Атласова, ярко отцвела под знаменами легендарных конников Буденного…

Полки без помех форсировали Упу. Головные подразделения заняли по бугру исходные рубежи для атаки.